«Классы» известны еще со времен Древнего Рима, и играли в них сначала мальчишки. К нашему времени они стали исключительно девчоночьей игрой. Суть ее заключалась в следующем. Мелом на асфальте чертились в колонку десять одиночных или двойных квадратиков. Играющий бросал в первый квадрат битку и потом прыгал на одной ноге и толкал ее дальше, из одного мелового квадратика в другой. Наступать на меловые линии было нельзя, как нельзя было попадать на них биткой. В конце первого тура битка из игрового поля выбивалась ногой прочь, и бросать ее надо было во втором туре уже во второй квадрат, и так далее. Битка делалась из плоской жестяной банки из-под гуталина, которая наполнялась песком или мукой для придания веса и устойчивости.

Игра имела десятки способов усложнения, и девчонки могли скакать по расчерченному мелом асфальту часами. Стоять рядам и смотреть на прыгающих девчонок мальчишкам не полагалось, поскольку те тогда носили только коротенькие платьица или юбочки, которые при прыжках задирались вверх. Тех девчонок, кто надевал шорты или брюки, дразнили «мальчишками», и это было им очень обидно.

В. Василенко. «Юрий Гагарин»

В семь лет, как и все дети, я пошел в школу. 1 сентября была торжественная линейка с традиционным первым звонком и огромным букетом белых калл, которые мне надо было вручать учительнице.

До школы было достаточно далеко, и первые полгода меня водили за руку на учебу мама или сестра. С нового года ходить в школу пришлось уже самому. В ту зиму стояли ужасные холода, но занятия в младших классах отменяли, только если было больше 20 градусов мороза. Ходить за три километра в школу по 19-градусному морозу тоже было малоприятно, но меня простимулировала сестра. Она рассказала, как помор Михайло Ломоносов в детстве бегал в школу по 30-градусному морозу за 10 километров и выучился, всем непогодам назло, на академика. Я тогда твердо решил, что нельзя отставать от того упертого помора, и, сопя от усердия, тащился утром с тяжелым ранцем за спиной по глубокому снегу в школу. Пешеходные дорожки тем детям, кто учился в первую смену, приходилось протаптывать самим.

Школа была начальная, двухпоточная – русско-латышская. Латышский язык мы учили со второго класса, но то учительница болела, то была в декрете, то вообще не могли найти преподавателя в нашу школу. Из-за плохого знания языка русские дети мало общались с латышскими детьми. В нашем классе свободно по-латышски говорил только Володя Сеньков, который жил и общался с латышами где-то в начале Московской улицы.

Родители привыкли к тому, что я был заядлым книгочеем, достаточно самостоятельным, и особо меня не контролировали. Требовали только, чтобы хорошо учился. Я старался учиться, как мог.

В школе меня приняли в октябрята и вручили красный пластмассовый значок-звездочку с детским портретом Владимира Ильича Ленина посередине. Вождь мирового пролетариата был с белыми кудряшками и очень походил на девочку. Это я понял только сейчас, рассматривая свой октябрятский значок, который хранится дома в деревянной шкатулке среди других накопленных за жизнь символических ценностей.

Хотя я еще был октябренком, но уже читал серьезные издания, вроде газеты «Пионерская правда». На страницах последней печатали не только заметки о жизни советских школьников, но и материалы о соревнованиях на призы клубов «Золотая шайба», «Кожаный мяч», об игре «Зарница». Однажды в газете опубликовали сказку А. Волкова «Урфин Джюс и его деревянные содаты». Это где девочка Элли и ее одноногий дядя Чарли ехали в Волшебную страну через песчаную пустыню на деревянной тележке под парусами, но были взяты в плен волшебными Черными камнями. Содержание сказки произвело на меня столь сильное впечатление, что я убедил друзей построить такой же корабль пустыни. Мы соорудили деревянную тележку, приспособили к ней четыре колеса от детского велосипеда, палку-мачту и самодельный брезентовый парус. Однако даже в сильный ветер наш сухопутный корабль не хотел двигаться. Помучавшись немного, мы решили, что нам тоже мешают волшебные Черные камни и затею бросили.

Из того времени запомнился еще наивно-добродушный плакат, на котором были изображены октябрята, моющие посуду, чистящие картошку и убирающие квартиру. Под нарисованными размашистыми мазками краски мальчишками и девчонками была надпись: «Если любят труд ребята – значит это октябрята». Посуду я мыл, картошку чистил, квартиру убирал, как и другие члены нашей октябрятской пятерки-звездочки. Все эти трудовые подвиги совершались отчасти под влиянием семьи, а отчасти под влиянием атмосферы, создаваемой учителями в школе.

Пользы от домашнего труда было много больше, чем от «тырканья» современных детей в различные электронные приборы, которые почему-то называются иностранным словом «гаджет». Между тем, на русском гаджет – это просто штуковина, то есть некое непонятное устройство, настоящего имени которого ты не знаешь. Кстати, «тыркальщики» не знают также, что слово «гаджет» впервые применили американские ученые для названия ядерного устройства, взорванного в ходе испытаний на полигоне в пустыне возле города Аламогордо.

Вскоре после успешного испытания этого «гаджета» в пустыне американцы сбросили атомные бомбы на города Хиросима и Нагасаки, спалив несколько сот тысяч мирных жителей только за то, что они были представителями иной расы – японцами. Нужно это было руководству США также для того, чтобы продемонстрировать СССР, что у них в руках есть новое смертельное оружие.

В октябрятские времена нас тренировали прятаться в бомбоубежище, поскольку была реальная опасность того, что американцы сбросят атомные бомбы на Советский Союз, как сбросили их на Японию. Нас, русских и латышских школьников, регулярно отводили во время учебных тревог в бомбоубежище, которое находилось прямо под школой, в подвале. Вход в бомбоубежище закрывался толстой железной дверью с огромной ручкой-колесом. Учительницы вдвоем-втроем с трудом закрывали тяжелую дверь и крутили ручку-колесо, чтобы не оставалось щелей и в убежище не могла проникнуть радиоактивная пыль. Некоторое время мы все вместе сидели в бомбоубежище при свете тусклых лампочек, которые питались от стоявших в подвале автомобильных аккумуляторов.

Русские учителя, чтобы успокоить детей в бомбоубежище, рассказывали какие-то веселые истории, а латышские почему-то только шикали на своих учеников. На всю жизнь с тех времен я запомнил, что «Klusāk! Klusāk!» по-латышски значит «Тише! Тише!»

Совсем недавно я прочитал в интернете рассекреченный американским военным командованием список целей атомных ударов на территории Латвийской ССР. Среди трех десятков объектов, подлежащих уничтожению, был и гражданско-военный аэродром Румбула, который располагался в пяти километрах от нашей школы. Так что тренировались спускаться в бомбоубежище мы совсем не зря.

Впрочем, ядерный удар по СССР американцы не нанесли совсем не потому, что для гражданского населения были построены бомбоубежища. Советский народ создал свое ядерное оружие и придумал, как в случае развязывания американцами войны нанести удар возмездия по США с помощью баллистических ракет. Запуск 12 апреля 1961 г. в космос на баллистической ракете такого класса Юрия Алексеевича Гагарина был демонстрацией коммунистическими властями возможностей защитить советскую нацию от ядерной угрозы.

Я хорошо помню, как по стоявшему у нас дома телевизору показывали, как Ю. Гагарин, вернувшийся из полета в космос, идет по красной ковровой дорожке и докладывает руководителю партии Н. Хрущеву о том, что он успешно выполнил задание, порученное ему партией и правительством.

Военно-стратегический характер задания Ю. Гагарина я в то время не очень-то понял по молодости лет и просто радовался тому, что в космос первым полетел советский человек. Но сослуживцы моего отца вечером того же дня собрались у нас дома и отмечали именно успешный запуск баллистической ракеты. Взрослые мужики, защищавшие родину в годы Великой Отечественной войны, со слезами на глазах произносили тосты за успехи Советской армии и за знакомых офицеров, которые не так давно из их летной части перешли служить в Ракетные войска стратегического назначения. Называли фамилию командующего этим родом войск маршала артиллерии М. Неделина, которого многие знали по совместной службе. Офицеры после коротких тостов пили водку из больших хрустальных рюмок, крякали, закусывали квашеной капустой и холодцом, который мама приготовила совсем по другому поводу. Застолье длилось недолго, поскольку на следующий день всем нужно было трезвыми явиться на службу. Но у меня после этого импровизированного вечернего застолья сослуживцев отца у нас дома осталось ощущение причастности к чему-то очень важному.