Рут бросилась обратно в прихожую, повесила верхнюю одежду и вернулась, чтобы ответить на вопрос, который Саймон прокричал ей вслед:

– Что такое «таневризма»?

– А-нев-риз-ма. Поражение артерии головного мозга.

Она порхнула к чайнику, щелкнула кнопкой и принялась сметать крошки, скопившиеся вокруг тостера, а сама говорила:

– Похоже, у него было обширное кровоизлияние в мозг. Бедная, бедная его жена… она совершенно убита…

На мгновение застыв, Рут посмотрела в кухонное окно, на хрусткую белизну инея, на аббатство за долиной, темневшее скелетом на фоне бледного розовато-серого неба, на панорамный вид, который составлял гордость Хиллтоп-Хауса. Пэгфорд, который ночью был не более чем скоплением мерцающих в темной низине огоньков, сейчас открывался холодному рассвету. Но Рут этого не замечала: мыслями она все еще находилась в больнице и смотрела, как из палаты, куда поместили Барри, выходит Мэри, поняв, что бесполезные системы жизнеобеспечения отключены. Искреннее сочувствие Рут распространялось в первую очередь на тех, кто, с ее точки зрения, был похож на нее. «Нет, нет, нет, нет», – твердила Мэри, и это инстинктивное неверие эхом отзывалось в душе Рут, увидевшей себя на ее месте.

Гоня прочь эти мысли, она обернулась и посмотрела на Саймона. Его светло-каштановые волосы совсем не поредели, фигура оставалась жилистой, как в двадцать с небольшим, а морщинки у глаз только добавляли ему привлекательности, но Рут, после долгого перерыва вернувшаяся к своей профессии, вновь осознала, сколь уязвимо, тысячу раз уязвимо человеческое тело. В молодости она была куда менее чувствительной, а нынче радовалась уже тому, что все они живы.

– Неужели ничего нельзя было сделать? – спросил ее Саймон. – Подключили бы какой-нибудь аппарат.

Он возмущался, как будто медицина в который раз показала свою никчемность, не совершив самого простого и очевидного.

Эндрю внутренне злорадствовал. Он заметил, что в последнее время отец, заслышав из уст матери медицинские термины, непременно высказывает дурацкие, невежественные соображения. Кровоизлияние в мозг. «Подключили бы какой-нибудь аппарат». А мать и бровью не повела. Как всегда. Эндрю жевал хлопья «Витабикс» и закипал ненавистью.

– Когда его привезли, было слишком поздно, – сказала Рут, доставая чайные пакетики. – Он скончался по дороге в больницу.

– Черт побери, – бросил Саймон. – Сколько ж ему было, лет сорок?

Но Рут уже переключилась на другое:

– Пол, у тебя на затылке колтун. Ты когда-нибудь причесываешься?

Она достала из сумки щетку для волос и сунула ее сыну.

– А какие-нибудь признаки были? – допытывался Саймон.

Пол водил щеткой по густым, спутанным волосам.

– Кажется, пару дней его донимали сильные головные боли.

– Угу. – Саймон жевал тост. – А ему – хоть бы что?

– Ну, он не придавал этому значения.

Саймон проглотил.

– Значит, судьба такая, – с видом знатока изрек он. – А вообще надо было за собой следить.

«Как мудро. – Эндрю едва сдерживал презрение. – Какая глубокая мысль. Выходит, человек сам виноват, что у него в мозгу лопнула артерия. Самодовольный старпер», – молча бросил он в лицо папаше.

Саймон ткнул ножом в сторону старшего сына и объявил:

– Да, между прочим: этот у нас пойдет работать. Пицца-Тупица.

Рут испуганно переводила взгляд с мужа на сына. У Эндрю на багровых щеках проступили свежие угри; он уставился в миску с бежевым месивом.

– Да-да, – подтвердил Саймон. – Ленивому засранцу придется зарабатывать самому. Если хочет курить, пусть платит из своих. От меня больше ни гроша не получит.

– Эндрю! – простонала Рут. – Неужели ты…

– Не сомневайся. Я сам его застукал в сарае, – с неприкрытой злобой переплюнул через губу Саймон.

– Эндрю!

– Больше никаких денег. Хочешь травиться – покупай на свои! – бушевал Саймон.

– Но мы же говорили, – застонала Рут, – мы же говорили, у него экзамены на носу…

– Притом что тренировочные экзамены он просрал, нам еще повезет, если он сдаст хоть один. Ну, путь в «Макдональдс» всегда открыт – пусть опыта набирается. – Саймон поднялся из-за стола и, с грохотом отшвырнув стул, с удовлетворением посмотрел на опущенный прыщавый лоб сына. – Переэкзаменовки тебе оплачивать никто не будет, приятель. Сейчас или никогда.

– О, Саймон, – взмолилась Рут.

– Что?!

Саймон сделал два грозных шага в сторону жены. Рут отступила к раковине. Пол выронил розовую щетку.

– Я не стану потакать этому гаденышу! Какая наглость, черт побери, – дымить у меня в сарае! – Со словами «у меня» Саймон ударил себя в грудь; от этого глухого стука Рут содрогнулась. – Да я в возрасте этого прыщавого засранца уже приносил в семью зарплату. Если на табак потянуло, пусть заработает, понятно? Понятно?!

Он склонился к лицу Рут.

– Да, Саймон, – еле слышно выговорила она.

У Эндрю плавилось нутро. Дней десять назад он дал себе зарок – неужели момент настал? Но отец отстал от матери и зашагал из кухни в прихожую. Рут, Эндрю и Пол не двигались; можно было подумать, в его отсутствие они решили играть в молчанку.

– Машину заправила? – прокричал Саймон, как делал всякий раз, когда она возвращалась после ночной смены.

– Заправила, – прокричала в ответ Рут, стараясь, чтобы голос ее звучал оживленно, как ни в чем не бывало.

Входная дверь с грохотом захлопнулась.

Рут засуетилась с заварочным чайником, ожидая, что буря уляжется. Заговорила она лишь в тот момент, когда Эндрю встал, чтобы почистить зубы.

– Он беспокоится о тебе, Эндрю. О твоем здоровье.

«Как же, беспокоится он, гад».

Мысленно Эндрю всегда отвечал отцу оскорблением на оскорбление.

Мысленно он мог одолеть Саймона в честной драке.

Вслух он лишь ответил матери:

– Да. Конечно.

Эвертри-Кресент представлял собой полумесяц одноэтажных коттеджей постройки тридцатых годов прошлого века, в двух минутах от главной площади Пэгфорда. В доме номер тридцать шесть, который дольше других оставался в собственности одной и той же семьи, сидела в постели, обложившись подушками, Ширли Моллисон и потягивала принесенный мужем чай. Отражение, смотревшее на нее из зеркальной дверцы стенного шкафа, было слегка размытым – отчасти потому, что она еще не надела очки, а отчасти потому, что окно затемняли шторы с рисунком из роз. При таком выгодном освещении ее бело-розовое лицо с ямочками, в обрамлении коротких серебристых волос выглядело ангельским.

Спальня была достаточно просторной, чтобы вместить две кровати: односпальную – для Ширли, двуспальную – для Говарда; сдвинутые вплотную, они смотрелись разнояйцевыми близнецами. Матрас Говарда, еще хранивший вмятину от его внушительного туловища, пустовал. Тихое журчанье и шипенье душа доносились туда, где любовались друг дружкой Ширли и ее отражение, смакуя новость, от которой атмосфера дома пузырилась, как шампанское.

Барри Фейрбразер умер. Испустил дух. Окочурился. Ни одно событие национального масштаба – будь то война, обвал финансового рынка или террористический акт – не могло бы вызвать у Ширли такого трепета, жгучего интереса, лихорадочного потока мыслей, какие одолевали ее сейчас.

Барри Фейрбразера она ненавидела. Здесь Ширли с мужем слегка расходились во мнениях, при том что их симпатии и антипатии, как правило, совпадали. Говард признавал, что этот бородатый коротышка, который яростно наскакивал на него за исцарапанным столом пэгфордского приходского зала собраний, и в самом деле персонаж забавный, но Ширли не делала различий между политическими и личными отношениями. Барри Фейрбразер противостоял Говарду в его главном устремлении, а потому был ее злейшим врагом.

Преданность собственному мужу – вот что в первую очередь питало острую неприязнь Ширли к покойнику. Ее интуиция в плане отношения к людям безошибочно работала только в одном направлении. Как собака, натасканная на поиск наркотиков, она неусыпно вынюхивала снисходительный тон и давным-давно обнаружила его у Барри Фейрбразера и его дружков по местному совету. Барри Фейрбразер и иже с ним задирали нос, считая, что университетский диплом ставит их выше таких людей, как они с Говардом, и придает их мнению больший вес. Что ж, сегодня по их надменности был нанесен сокрушительный удар. Внезапная смерть Фейрбразера укрепила Ширли в давнем убеждении, что он и его подпевалы, при всей их кичливости, в подметки не годятся ее мужу, который вдобавок ко всем другим своим достоинствам семь лет назад стойко перенес инфаркт.