Когда наконец подошел княжич и увидел эту картину, то первое, что он сделал – погладил рысят, сказав им что-то ласковое. Те мигом успокоились, и теперь выражали лишь игривое миролюбие – лукаво посматривали они на князя, подергивая своими прелестными ушками. Имашу оставалось только дивиться такому невиданному чуду. Затем юноша сказал: «Погладь их, отец. Они не тронут. Я попросил их…» «Как это ты их попросил?» – изумившись таким словам, недоверчиво спросил князь. «Мысленно, отец, – смущенно ответил княжич, – это трудно объяснить… Но ты поверь мне – они ничего тебе не сделают и будут слушаться тебя так же, как и меня…»

И князь, отчего-то поддавшись уговорам сына, протянул руку и погладил рысят, которые теперь вели себя совершенно по-другому. Они были спокойны; более того, им, судя по всему, даже нравилось прикосновение руки к своим пушистым загривкам.

Тысячи вопросов тогда возникли в голове у князя. Но он вовремя сдержался, не желая смущать юношу, выведывая у него, что да почему. Понял князь, что вот оно – то, о чем говорила Вейница тогда, в тот день, когда родился его наследник долгожданный, чаянный. И промолчал он, словно все чудесное, что происходило на его глазах по воле его юного сына – самое обычное дело…

Это уже потом, исподволь, расспрашивал князь сына о том, как провел тот в лесу эти три седмицы. Но юношам не следовало рассказывать об этом. Таинство должно было остаться тайной для других. Молчал и княжич, отделываясь короткими ответами. Но все же через время, поразмыслив, догадался Имаш, что не обошлось здесь без бабки Вейницы. И мысленно отвесил он старухе земной поклон – ведь это не иначе как она врачевала раны княжьего сына от рысьих когтей – никому это боле не под силу…

Словом, все шло своим чередом, и князь Пеяросльский, старея, радовался, что сын его под покровительством великих сил, которые завсегда помогут ему, что бы ни случилось…

Грустная песня летела над полем, над лесом; подхваченная ветром, она устремлялась в небеса – туда, где могли услышать ее небесные покровители. Пожалеть бы им девицу, утешить сердечко ее, но нет – не желали боги разжигать любовь в душе ее возлюбленного; не поддавался он чарам нежности и красоты. И звенел девичий голос тоской, любовью безответной; и примолкали птицы, и замирали травы, слушая печальную песню эту.

Четыре года ждала Беляна, что поддастся княжич влечению, ответит на чувства ее, утолит ее жар – и будут они счастливой парою на радость всем. Мечтала девушка, что поженятся они и детишек красивых нарожают, и будут жить до старости в мире да согласии. И потому ни с кем не убегала она в цветущие луга мять душистые травы, хоть и богатый был у нее выбор. А годы шли… Уж вышли замуж все ее подруги, но ясноглазая красавица все еще надеялась, что боги смилостивятся и откроют сердце ее возлюбленного навстречу ее трепетному сердечку…

Но нынче совсем она отчаялась. Поняла она, что не полюбит ее Ланко. К тому же старейшины уже неодобрительно посматривали на нее, так как пора было уж ей озаботиться созданием семьи.

И теперь, уединившись ото всех, размышляла девушка о своей печальной судьбе. Как ни старалась она, не могла изгнать из своего сердца любовь к молодому князю. Наоборот, любовь эта становилась все сильнее. Не решаясь подходить больше к возлюбленному своему, издалека следила она за его жизнью – и ничто больше не увлекало красавицу, душу которой почти дотла опустошило безответное чувство.

Было у Беляны одно драгоценное воспоминание – как в ту ночь, после Посвящения, увлекла она юношу в луга; как он обнимал ее, прижимал к себе – и шло от него тепло, дурманящее голову, заставляющее душу парить словно птица… Казалось, еще немного – и станут они парой; но что-то вмешалось в ход событий, разрушив все то, что могло бы быть между ними. Ланко упал тогда, споткнувшись о какой-то корень, и венок, что плела она своими руками, слетел с его головы. Это было плохой приметой и означало, что эти двое никогда не будут вместе. Так оно и вышло. Княжич тогда как-то резко изменился – веселая игривость сменилась в нем задумчивой серьезностью; он взял ее за руку и повел обратно, в селение. Ни слова он не сказал ей больше…

И с тех пор проявлял он к ней только приветливую доброжелательность – и не более. Немного утешало девушку то, что ни с кем не паровался юный княжич. Но прошло еще два года – и однажды надежды ее развеялись, словно пепел по ветру. А произошло это на осеннем празднике Урожая – в тот единственный день, когда принято сбрасывать с себя узду и неистовыми любовными игрищами пробуждать плодородие, питая живой энергией родящее чрево земли. Хороша была Беляна в тот день – босая, с распущенными волосами; ее тело прикрывали лишь плетеные из травы гирлянды. Вместе с другими голыми девицами водила она на поле хоровод, втайне надеясь, что заметит княжич ее красоту и увлечет с собой… Но не оправдался ее расчет – удалился Ланко в поле озимое с другой девицей, Яриной… И там, средь посевов, эти двое сполна отдали дань Матери-Земле. Потерянная, едва удерживая слезы, бежала Беляна прочь с этого поля; чьи-то руки хватали ее, тянули, но всякий раз ей удавалось вырваться. И убежала она в лес, и укрылась там, и долго стояла, обняв березку и рыдая, в то время как с полей доносились звуки страсти – селяне славили Землю-Матушку, совокупляясь прямо на поле, не особо разбирая, кто с кем…

А после все снова пошло как обычно, своим чередом – чинно и спокойно. Княжич с Яриной больше не встречался – осенние игрища редко приводили к чему-то серьезному. Но поселилась в сердце девушки горькая обида, которая отравляла все вокруг. И так ей порой невыносимо становилось, так тоскливо, что убегала она подальше, на самый дальний луг, и там изливала песней свое безответное чувство к красавцу-княжичу…

Вот и сегодня сидела она, прислонившись спиной к молодому дубку, и пела – звонко и протяжно, водя по своей щеке травинкой. Она воображала, что это нежные губы княжича касаются ее лица. Она смотрела на небо – и видела синь его глаз… Всюду находила она образ своего возлюбленного, и никакая сила не могла изгнать любовь из ее сердца, избавить от наваждения.

И не знала девушка, что из темной глубины леса внимательно наблюдает за ней пара глаз. Никогда эти черные раскосые глаза не видели еще такой красоты…

Человек, таившийся за кустами, быстро принял решение. Описав небольшую дугу по кромке леса, он бесшумно подкрался к молодой венедке. В последний момент она услышала шорох за спиной и вскочила, готовая бежать от неведомой опасности, но было поздно. Крепкие мускулистые руки схватили ее, зажали рот и поволокли в лес, где, привязанный к сосне, стоял рыжий жеребец. Там, связав напуганную до смерти девушку и заткнув ей рот, похититель перекинул ее поперек седла, и, лихо вскочив на коня, помчался прочь.

Прошло два месяца с тех пор, как похоронили старого архуна. Клан пребывал в смятении. Впервые люди остались под фактическим управлением женщины – причем очень юной. Собственно, в этом возрасте гиурка считалась уже вполне взрослой, но лишь для того, чтобы вступать в брак. Руководить же целым стойбищем вряд ли было под силу столь молодой женщине. Ведь требовалось решать множество вопросов, заботиться о людях, и при этом сохранять духовное единство членов клана. И самое главное – правитель непременно должен был быть храбрым воином. Не проявив себя в бою, глава клана не мог завоевать авторитет – и, как правило, в результате заговоров и интриг такого правителя просто свергали. Но такое случалось редко. Обычно, принимая должность архуна по наследству, новый правитель уже имел за плечами определенный опыт, и, следовательно, репутацию. Собственно, ни один закон у гиуров не запрещал женщине получать подобный опыт, участвуя в сражениях и набегах. Но в действительности гиурки не особо стремились становиться воительницами, предпочитая надежный и спокойный тыл за спинами своих мужей.