Было дело, я даже решил, что стану археологом – особенно после поездки с родителями в Крым и посещения развалин Херсонеса. Это направление моих замыслов было убито двумя средствами. Когда я начал ходить в кружок юных историков при Историческом музее, что на Красной площади, краем уха услышал разговор руководителя кружка с моим отцом. Руководитель сказал, что для мальчика быть историком или археологом – не самая завидная судьба. И далее что-то про низкую зарплату и карьерный тупик. Это поселило во мне сомнение в правильности своего изначального выбора. Второй удар по моим детским мечтам нанес мой дед, который сначала склонил меня к собирательству вырезок из газет, где говорилось об археологических находках, а потом подарил мне подписку на журнал «Археология в СССР». Собирательство вырезок быстро стало механическим, а совершенно неприемлемое для детского ума содержание научного журнала подтвердило: выбор профессии надо менять. Тем более, что к тому времени в школе изучали Средние века и Новое время, которые меня мало привлекали, а математика, физика и химия стали вызывать все больший интерес.
Математика для меня была строгой наукой, потому что ее преподавала нам строгая Любовь Михайловна, которая держала класс в состоянии железной дисциплины. В общем-то я был среди лучших учеников, хотя не раз невнимательность приводила меня к неудачам. Устную геометрию в 8 классе сдал легко, а вот в контрольной по алгебре сделал незначительную ошибку. И Любовь Михайловна, понимая, что при переходе в другую школу мне будет нелегко, позволила исправить эту ошибку и получить 5. За свою невнимательность мне было очень стыдно.
В советской школе имитаций было не меньше, чем в постсоветской. Треть класса почти не загружала себя учебой. Мне же хотелось учиться не потому, что в школе было интересно. Просто хотелось быть на высоте в глазах родителей и друзей. В своем дневнике (1976 год) я написал как-то: «Жаль, что придется пропускать школу». Не сомневаюсь, что в ту пору 90% школьников пропускало школу без всякого сожаления – и не только по уважительным причинам, но и по любому поводу. Например, учитель где-то задерживался, и весь класс сбегал с занятий, даже понимая, что оправдание будет выглядеть неубедительно. Заталкивали спички в замки кабинетов, срывали уроки, принося в классы животных и птиц, хамили учителям, чтобы быть отправленным за дверь. Все это – от нежелания учиться.
Можно сказать уверенно, что подавляющее большинство советских школьников совершенно не хотели учиться. Я же был старательным учеником, и мои домашние задания были нарасхват. Списывания процветало. Причем, совершенно механическое – без какого-либо желания понять.
Физика мне понравилась сразу, как только она обнаружилась в школьной программе. Но до 8 класса учителя у нас постоянно менялись, и прочных знаний приобрести не удавалось. Молодая физичка ничего не могла сделать с орущими юношами, у которых уже начали пробиваться усики. А мне было интересно слушать о строении атома. За то, что я хорошо слушал, однажды мне даже поставили пятерку.
Химия мне нравилась, и пожилая химичка импонировала четким порядком изложения предмета и непримиримостью к лентяям. Обострение интереса к химии – контролируемый взрыв гремучего газа, организованной как химический опыт. Из соседнего кабинета прибежала завуч с круглыми глазами. Все ученики были очень довольны. Химичка просто вбивала в нас самые элементарные знания: «Калий, натрий, серебро – одновалентны! Алюминий, хром – трехвалентны!» До сих пор помню ее почти отчаянный голос и гневный возглас: «Что за верхоглядство!» (В действительности, у серебра и хрома переменная валентность).
Записи в моем юношеском дневнике (1977): «Меня очень увлекает химия. Сейчас проходим на факультативном уровне строение электронных оболочек. Кто знает, может, я стану химиком?» «Химия! – вот что интересно. Особенно строение вещества». «Химия и физика. Между ними должен стоять я!»
Все это были предпосылки, а решающими факторами для выбора профессии стали разговоры с отцом, который привлек мое внимание к релятивистской физике, хотя сам в ней ничего не смыслил. Он просто читал популярные статьи. Наша семья выписывала не только множество газет, но и журналы «Наука и жизнь» и «Техника молодежи», изредка еще и «Вокруг света». Но книгой, решившей мою судьбу, стала «Занимательная ядерная физика» Мухина. А после – чтение популярных статей и подготовка доклада в школе о «черных дырах».
Отец говорил мне: «Эйнштейн врет. Скорость может быть больше скорости света, и намного. Попомни мои слова». Конечно, он ничего не знал и не мог знать о теории тахионов – может быть, и завиральной, но вполне научной. На Физтехе я пытался написать «вопрос по выбору» – о сверхсветовых объектах. Интуитивно было понятно, что точка пересечения двух лучей, солнечный зайчик или тень могут двигаться быстрее скорости света в вакууме. Но все это показалось слишком просто, а что-то придумать сверх очевидного – слишком сложно. Пришлось остановиться на явлении «переходного излучения», о котором я узнал попутно и успел прочесть кое-какую литературу. Итог получился довольно примитивный – что-то вроде реферата. Придумать что-то от себя не хватило ни времени, ни знаний.
С той поры вышло несколько публикаций по сверхсветовому движению – «Кротовья нора», Пузырь Алькубьерре, Труба Красникова. Крмое того, понятно, что скорость света в вакууме зависит от свойст вакуума, котрый вовсе не «просто пустота». Помнится, что мы были поражены, что в квантовой механике принцип неопределенности создает вероятностный характер для всех классических законов – включая не только закон сохранения энергии, но и вообще любые «точные» закономерности, включая непреодолимую скорость света. Уже целую эпоху спустя в прокат вышел фильм «Интерстеллер», основанный на вполне научной гипотезе. Понимая все это, я могу лишь сожалеть, что данной тематикой мне не привелось заниматься.
Конечно, решающим для выбора Физтеха как места будущего обучения, связано с переездом нашей в Черноголовку, Ногинский научный центр. Отец поменял работу в главке Министерства обороны, здание которого выходило окнами прямо на Красную площадь, на живое строительное дело. И в старших классах я оказался учеником Экспериментальной средней школы №82, где со мной рядом училось множество детей сотрудников черноголовских институтов – ИХФ, ИФТТ и др.
«Экспериментальность» школы выражалась в том, что здесь была башня с телескопом (нам лишь один раз удалось в ней побывать – «посмотреть» на пятна на солнце) и иногда проводили тестовые исследования знаний учеников. По физике нам некоторое время приходилось учиться не по общему для всех учебнику, а по новым методическим разработкам. Но все же для меня более важным было присутствие в школе своеобразной элиты юных физиков – тех, кто под влиянием родителей получал более глубокие и разносторонние знания, а потому успешно участвовал в разного рода олимпиадах школьников, получая при этом призовые места. В эту элиту мне не довелось войти, но на один из «матбоев» меня пригласил Миша Гаврилов. И для меня это был своего рода вызов: я видел ребят, которые по уровню знаний и сообразительности были на голову выше меня. В то время, как обычно, в своем школьном классе я был среди самых лучших учеников.
Гаврилов Михаил Геннадьевич, выпускник физтеха 1985, кфмн, учёный секретарь по внешним связям ИФТТ РАН (Черноголовка), организатор астрономических олимпиад. Руководитель организации велосипедистов «КАРАВАН-марафон» (1994-2000).
Коль скоро вся школьная элита поступала на физтех, то и меня потянуло туда же. Я стал выписывать журнал «Квант», пытался решать задачки из него, а во время обучения в выпускном классе придумал себе целую систему подготовки к поступлению, стараясь охватить все, что было возможно, по физике и математике – телевизионные курсы (сейчас существование таковых просто нельзя себе представить), заочные физматшколы, самоучители и сборники задач для абитуриентов, выпущенные ведущими вузами.
