Командир показал на карте маршрут движения к первому объекту — спиртовому заводу. На это задание старшим был назначен Алексей Белов. Ребята с охотой шли на выполнение этой операции.
— Пускай теперь фрицы рассчитывают на шампанское, — говорил Жижко, дозаряжая магазины автоматов. — Сегодня попоим спиртиком землю-матушку.
Быстрый на разные выдумки Болотин подмигивал и дополнял товарища:
— Зачем же поить землю-матушку? Мы ее спасем от такого зелья, примем на себя грех.
— Тебе командир такой грех покажет, от и до! Помнишь его наставления? — откликнулся Курасов.
Наставления капитана никто не забывал. Оно было произнесено два месяца назад, после вступления отряда на землю Чехии. Фаустов построил отряд, придирчиво осмотрел строй, словно перед полковым смотром, затем тихо, но с железными нотками в голосе, заговорил:
— Мы находимся, товарищи, в тылу врага. Это вы все знаете. Но прошу всегда помнить: тут не только тыл врага, но и земля наших друзей — братьев чехословаков. Здесь особенно требуется дисциплина и еще раз дисциплина. Требую беспрекословного повиновения каждого. Я здесь для вас и Советская власть, и судья, и главнокомандующий, и отец. Предупреждаю: любовь к спиртному, если таковая у кого-либо появится, буду лечить только так, — он выразительно похлопал по автомату.
Завод огорожен добротной каменной стеной. Ночь такая темная, что даже на снегу люди едва выделялись. Пятеро бойцов — Жижко, Белов, Болотин, Кулеш и Курасов — неслышно подошли к сторожке у ворот. Нажали на дверь. Она не поддалась. Партизаны постучали. В сторожке послышались шаги.
— Гто то е? — спросил сонный голос.
— Открой дверь. Транспорт прибыл, — крикнул как можно строже Курасов по-немецки.
— Эх, надо было через стену перемахнуть, — шептал нетерпеливый Жижко.
— Собаки там, — ответил Белов. — Шум поднимут, немцы зашевелятся…
Охранник, вероятно, еще колебался, открывать или нет, когда Владимир Курасов всем своим тяжелым телом навалился на дверь.
— Открывай, тебе говорят! — уже по-чешски, со злостью прорычал Жижко.
Щелкнул замок, и перед испуганным охранником предстали пятеро в немецкой и жандармской форме. Ему не дали опомниться. Быстро обезоружив его, ночные гости приказали вести их к складу со спиртом.
Из темноты зарычала собака, но после окрика охранника затихла. Огромные резервуары выступили из темноты как-то неожиданно, и люди остановились перед ними. Теперь каждый из партизан знал, что нужно делать.
— Живее, ребята, ищите краны, — прошептал Белов.
Где-то забулькала жидкость, сильно запахло спиртом. Вот уже ручейки поют около резервуаров. А партизаны продолжали отыскивать краны и открывать их.
— Сколько спирта? — спросил Алексей обомлевшего от страха охранника.
— Около восемнадцати тонн. Завтра за ним должны приехать…
— Боря! — позвал Белов товарища.
— Я здесь…
— Мчись в аппаратную, оставь там нашу визитную карточку. Чтобы помнили нас долго. Потом к выходу, у ворот будем ждать.
Спиртная река разливалась все шире, журчала сильнее, убегая куда-то вниз, где спало село. Сверкни сейчас искра — и вспыхнул бы весь двор синим жарким пламенем. Огонь бы перекинулся на дома. Борис Жижко в аппаратной так накуралесит, что долго будут здесь восстанавливать «хмельное хозяйство».
Так же тихо, как и вошли, партизаны выбрались с территории завода. Связанному охраннику приказали, примерно, час молчать. Потом может кричать, стучать, звонить — что душе будет угодно.
Появился Жижко. В аппаратной он нашел тяжелую кувалду и крошил, ломал все, что попадалось под руку. Продырявил какие-то трубы, вывинтил краны, разбил пульт управления.
— Привет, фрицы! Увидеть бы, что вы будете завтра делать…
Когда отошли километра два и стало немного светлее, Белов заметил у Болотина за спиной что-то тяжелое.
— Что это?
— Нельзя же все восемнадцать тонн пустить в землю. Нужно попробовать — может быть, это и не спирт? Может, напрасно трудились…
Возвратились перед рассветом. В доме Какача уже не спали, и Белов с товарищами отправился докладывать капитану о выполненном задании.
— Спасибо, хлопцы, — сказал довольный Фаустов. — За восемнадцать тонн спирта, да за то, что завод долго не будет работать, вам просто благодарности мало. Об этом на Большую землю сегодня передам.
— А вот она, командир, благодарность. Мы побеспокоились, — подал голос Болотин. — По стаканчику кровно заработанного спиртику, — лицо его расплылось в хитрой улыбке.
Только сейчас Фаустов увидел стоявшую в углу большую бутыль в плетенке. Подошел к ней, тронул ногой. Ледяным голосом спросил:
— Спирт?
— Ага, — голос Болотина упал.
— Кровно заработанные, говоришь? А мои слова помнишь? Значит, начнем победы отмечать?
Болотин опустил глаза. С ноги на ногу переминались остальные партизаны.
— Юра, позови Павловского!
Через минуту военврач стоял в дверях.
— Григорий Васильевич, — капитан величал военврача, который был старше его на десяток лет, по имени и отчеству, — налей во фляги спирт для медицинских нужд, хлопцам отпусти по половине стакана — не больше!
Павловский проворно выполнил приказание. И когда каждый выпил свою порцию, Фаустов поднял бутыль, вынес ее во двор и изо всех сил ударил по ней прикладом.
Дверь скрипнула и, по привычке нагнув голову в потертой высокой шапке, в комнату вошел Яйтнер. Сзади выглядывал из-за плеча улыбающийся Какач. По радостному виду Карела Яйтнера можно было понять, что он пришел сюда из Цикгая неспроста и с хорошими вестями.
С первого же взгляда он заметил, что здесь в комнате что-то произошло и что Фаустов еще не отошел от гнева. Лесник широко шагнул к столу, протягивая обе руки командиру.
— Добрый день, капитан! Не думал тебя в такой ранний час видеть в плохом настроении. Что случилось?
Фаустов исподлобья взглянул на товарища и вдруг открыто улыбнулся, махнул рукой.
— Ладно, ну его к черту, не будем говорить о пустяках. Просто мне сегодня плохой сон приснился… Что у тебя нового?
Карел не торопился. Он уселся на стул, аккуратно положил шапку на колени, расстегнул полупальто, вытер огромным платком вспотевшее лицо.
— Володи Кадлеца нет?
— Нет… Ушел.
— Жаль, давно не видел я «Ивана Грозного». Хотелось его увидеть. Я ему хороший мундштучок принес.
Капитан нетерпеливо заерзал на стуле.
— Все сделал, командир, все! И еще есть кое-что.
Теперь Карел медленно расчесывал светлые коротко остриженные волосы, будто не замечая нетерпения, с которым смотрели на него командир и бойцы. Затем встал, глубоко запустил огромную шершавую пятерню за голенище сапога и вытащил оттуда плотно сложенный лист бумаги.
— Опять рисовал? Карел, сколько раз тебе говорить? — как можно строже произнес Фаустов. Он никому не разрешал на заданиях записывать, требовалось все запоминать, держать в голове. Но молодой лесник снова, уже второй раз приносит план, рискуя по пути быть обысканным жандармским патрулем. Карел сделал виноватое лицо и с самым страдальческим выражением повертел у виска пальцем: мол, опять забыл. Бумага развернута, легла на стол.
— Вот он, мостик…
Это был план железнодорожного моста через Сазаву и подходов к нему. Несколько дней Карел вместе со своим братом Франтишеком под различными предлогами приближался к запретной зоне, замечал каждую мелочь, дважды садился в поезд, чтобы проехать по мосту и, наконец, все свои наблюдения выложил вот на этой бумаге.
— Н-да, нелегкий мостик ты нарисовал, Карел, — почесал за ухом Фаустов, рассматривая бумагу.
Охрана этого очень важного объекта была так хорошо продумана, что требовалась какая-то особенно хитрая и смелая операция, чтобы вывести из строя этот объект. Конечно, теперь, когда чешские друзья раздобыли план подходов к мосту, группе легче будет добраться до могучих каменных быков и огромных металлических ферм, чтобы поднять их в воздух. А вот поднять-то сейчас и нечем! Придется подождать, когда будет взрывчатка. Сколько же еще ждать самолета? Нужно Яйтнеру поручить переговорить с чешскими партизанами.
