А ещё говорят, что Севкино поколение поведённое на деньгах, а древние люди вроде этого дедка думали исключительно об идеалах. Хотя, может, для деда идеал – годовая выручка его базы отдыха? Сева хихикнул.

Отец одарил его хмурым взглядом и покачал головой:

– Спасибо, но мы с палаткой.

– А вот это зря. – Физиономия старика мгновенно посерьёзнела. – Во-первых, дожди. Каждое утро льёт, климат такой. Палатку подмочит, дети попростуживаются… та шо там дожди – у нас тут и справжние ураганы бывают, деревья выворачивает, электроопоры сносит, прям как партизаны в войну! Вижу, не верите, пане, а напрасно, я тут змалычку живу, и мамця тут жила… – Он вдруг мимолётно помрачнел – точно тучка пробежала и тут же исчезла. – Спать ляжете, а посреди ночи сорвёт палатку, да и очутитесь под ливнем, да гром, да молнии… А поставите вы её где? – не желал сдаваться Пал Андреич. – Почвы болотистые, под ногой качаются, чисто водяной матрас.

На края джинсов у старика и впрямь налипли зелёно-коричневые комья то ли земли, то ли грязи, а может, и болотной жижи.

– Как с вечера ляжете, так и подтапливать начнёт: к утру лужи на одеяле, пиявки в спальных мешках! А где не болота, так там мы, извиняйте, сами свои дома ставим, для палаток места нет. Хиба шо прямо на автостоянке? – Старик усмехнулся.

– Разберёмся, – мотнул головой отец, поглядывая на последние машины из перекрывшей шоссе пробки, пробирающиеся мимо полицейского заграждения. – Ну где эти двое? Ехать пора, а то темнеет.

– Во-во, и где вы в темноте ту палатку поставите? – не сдавался Пал Андреич.

– Схожу посмотрю, где они там застряли, – буркнул Сева. С братцев станется, сделав дело, подобраться к изломанным в аварии машинам и засесть там, подглядывая за суетящимися полицейскими. Да и наблюдать, как дедок пытается завербовать отца в клиенты, а тот не сдаётся, прям как пионер-герой в войну, ему совершенно не хотелось. Плата за комнату в отцовский бюджет не вписывалась, а заплатить самому… Сева ещё не сошёл с ума! В лодочных походах командовал отец, это было время его полной власти, полной ответственности и возвращения к роли главы семьи. А Севе на каникулах хотелось только одного – спокойствия. Когда весь рабочий год в тебя то стреляют, то взорвать пытаются, на отдыхе хочется спать, есть и ни за что не отвечать. Он так устал, что даже по ребятам скучать не будет: ни по Кисоньке, ни по Катьке… Хотя при чём тут Катька, вот глупости, скучать по этой мелкой, он Вадьку имел в виду, просто случайно так подумалось.

Заложив широкий круг, Сева обошёл разбитые машины и даже в кустах около них пошарил.

– Парень! Что ты тут делаешь? – Всё тот же строгий молодой полицейский смотрел на него, придерживая рукой расстёгнутую кобуру, точно готовясь выхватить пистолет.

«Да я опасен!» – мысленно сам собой восхитился Сева, а вслух буркнул:

– Братьев ищу.

– Ищи там, где ты их потерял, – отрезал полицейский. – А тут нечего любопытствовать.

«Мог бы и помочь», – опять же мысленно проворчал Сева. Хотя любопытные местных полицейских, наверное, совсем достали: вон дедок Пал Андреич на ментов орёт, будто он тут и мэр, и шеф местной полиции разом. Но где же всё-таки мелкие? Кажется, в лес они заходили здесь… А потом штанами за ёлку зацепились, никак отцепиться не могут? Сева нырнул под сосновые лапы, шаг – и на него разом, точно плотная ткань на голову, обрушился сумрак. Стволы, толстые и тонкие, напоминали беспорядочную решётку, то проступающую сквозь темень, то снова растворяющуюся в ней. Пара шагов назад, и он снова на шоссе, но казалось, что стволы сосен плотно сомкнулись за спиной: «Не выпусссстим! Не уйдёшшшь!» Ветки качнулись с тихим шелестом, осыпав его каплями, оставшимися от утреннего дождя. Севу передёрнуло: от холода, только от холода, неприятно, когда ледяная капля падает за шиворот и катится по позвоночнику, как по дорожке. А бояться тут нечего. Он сделал неловкий шажок вперёд. И правда, земля под ногами качается, как водный матрас – хлюп-хлюп! Ещё шаг… Ничего не видно, так и на сук напороться можно.

– «Сынок, где твой глазик?» – спросит папа… – нашаривая мобилку в кармане ветровки, пробормотал он и писклявым детским голосочком сам себе ответил: – На веточку наделся, висит там и моргает! – Провёл по сенсору – яркий луч фонарика метнулся меж ветвей.

Скрюченный, как лапа монстра, и острый, как копьё, сучок торчал в миллиметре от Севкиного глаза!

– Всё-таки есть у меня чутьё… какое-никакое… – Замерев и почти не дыша, парень моргнул раз… другой… и аккуратно-аккуратно отвёл голову в сторону. Опустил луч фонарика вниз…

– Глазик моргает… Ну и воображение у тебя, Севка! – прохрипел распростёртый на земле Славка. – На голову мне не наступи, пожалуйста… – Он сплюнул лезущую в рот тину. И ещё глубже ушёл в полужидкую землю.

Его вытянутые вдоль собственных ушей руки уходили в затянутое слоем ряски болотное «оконце» меж стволами деревьев, а пальцы намертво вцепились в капюшон Вовкиной ветровки, удерживая младшего брата над чёрно-зелёной жижей.

– Так получилось, – прошептал Вовка, испуганно глядя на Севу.

Мгновение Сева глядел на них… и сделал шаг назад. И второй. Увидел, как в одинаковом ужасе глаза братьев распахиваются широко-широко…

«Вот дурачки!» – подумал он, цепляясь ногой за ствол сосенки… и рывком выдергивая широкий кожаный ремень из джинсов.

– Блуп! – Чёрный пузырь выдулся над жижей и лопнул у самого уха, и даже бульканье его звучало издевательски. Вроде как «держитесь, цепляйтесь, всё едино мои будете!».

– Т… товарищ комиссар! – прозвенел отчаянный детский голосок, и на словно плавающем в болотной жиже лице распахнулись полные ужаса глаза. – Вы должны меня бросить! Вы наш командир, ваша жизнь гораздо ценнее…

– Молчать, боец, блуп! Замри! – простонали в ответ – казалось, что отвечает соседняя кочка. Только если очень внимательно присмотреться, можно было различить, что никакая то не кочка, а ещё одно лицо: над чёрной поверхностью трясины виднелась запрокинутая голова – болотная жижа уже подступила к самому рту, – да ещё держащаяся за жердь рука. Вторая рука вцепилась в скользкий от тины ворот, удерживая над болотом второго человека – поменьше и полегче. Может, только поэтому они оба ещё оставались на поверхности. А может, потому, что старшего и более крупного тоже держали. Протянутые руки третьего были полностью залиты болотной жижей, но ясно, что он успел ухватить тонущего под мышки. И теперь отчаянно держит, не в силах сдвинуться ни туда, ни сюда – поросшая травой земля оказалась коварной и проседала под распростёртым на ней телом, с довольным чавканьем втягивая его в себя. Медленно, вкрадчиво. Трясина не торопилась.

– Чуешь, пионерия, не агитируй в болоте за советскую власть! – поворачивая голову, чтоб жидкая земля не лезла в рот, проворчал этот третий.

– Если сейчас скажешь, что бога нет, я тебя сам утоплю! – злобно простонал ещё один голос. Четвёртый в безумной людской цепочке тоже лежал на животе – единственный, кто и впрямь остался на твёрдой земле и даже в относительно устойчивой позиции: ноги его обхватили тонкий ствол растущей на кочке сосенки, а пальцы намертво, до белизны вцепились в щиколотки товарища. Рядом валялась брошенная жердь.

Глаза первого, мелкого, утопленника сверкнули непримиримым огнём… но он промолчал. Топь булькнула предвкушающе.

Понять, что тут случилось, было несложно: четверо след в след шли по болоту, прощупывая жердями себе путь, пока один злым случаем не соступил с тропы, тут же ухнув в трясину по самую маковку. Сдаётся, тот, кого назвали «товарищем комиссаром», попытался поймать его за ворот, но ненадёжная тропа под двойной тяжестью подалась… и в болоте оказались двое. Бросившиеся на помощь товарищи успели удержать этих двоих над трясиной… но и только.

– Так, панове, а что это мы разлеглись?! – пробормотал третий. – Я понимаю, что за грязевые ванны в Баден-Бадене анемичные панны великие гроши плотют, но так то же не та грязь, а вы не те панны! Гей, хлопче… – Он дёрнул ногой, показывая, к кому обращается. – А отпусти-ка ты меня…