Боже! Я вспоминаю, когда я был еще отроком, я пламенно любил Тебя; кода же я стал юношей, тогда я сознательно отпал от Тебя, а потом вместо Тебя, своего Бога, избрал для себя богом себя самого и свои страсти. С того времени и вплоть до настоящего дня я обоготворял себя самого и даже досель совершенно не освободился от этого страшнейшего греха. Ныне же я весь превращаюсь в один молитвенный вопль к Тебе: «О, Отец мой, о, Спаситель мой Христос, о, Утешитель Дух Святый, о, Троица Святая, не оставь меня! Будь всегда со мною! Я ведь Твое создание; пусть я по своим грехам являюсь в очах Твоих самым величайшим грешником, бесконечно превосходящим своими грехами не только весь мир, но и самый ад и даже самого диавола, Ты все же не чуждайся меня. Господь мой и Бог, не гони меня от Себя, позволь мне быть всегда с Тобою, Господи Боже Трисвятой, я изменюсь, я буду Твоим рабом, даже буду Твоим сыном, только не отвергай меня от Себя, ибо Ты моя жизнь, Ты моя святость, Ты мое спасение, Ты Альфа и Омега[104] бытия моего «я», аминь.

Рассматривая мое «я», и всесторонне вдумываясь в него, и углубляясь умом в самую суть его, я с уверенностью пришел к такому умозаключению, что оно эзотерически живет не космическою жизнью, а жизнью в нем заключенного образа Божия, хотя бы даже оно и было величайшим грешником. Человеческое «я», имеющее образ Божий, либо своим содержанием обменивается с содержанием в себе самого образа Божия – тогда через этот обмен мое «я» становится подобием Божием в себе самом, т. е. становится богоподобным, святым, – либо же оно живет только на счет содержания в себе образа Божия – тогда оно ежемоментно своими страстями и грехами изживает в себе образ Божий и в конце концов остается с одними только печальными следами некогда бывшего в себе образа Божия.

Вот почему человеческое «я» всегда имеет в себе постоянство и неизменность. Все в человеке меняется, но в потоке изменения его «я» остается абсолютно неизменным. Оно хотя и находится во времени и пространстве в качестве обыкновенного феномена, однако в своем сознании преодолевает как самое время, так и пространство и становится причастником божественного. Отсюда становится понятно, что мое человеческое «я» хотя и от мира сего, но по существу своему оно и не от мира сего, впрочем, и не есть частица сущности Божеской. Вот почему жизнь моего «я» не есть жизнь космическая, а есть нечто более чем космическая. Согласно таковой жизни, мое «я» имеет большое преимущество перед всею тварью; а имея такое преимущество перед всею тварью, оно, значит, по самой своей сущности есть нечто близкое, но неоднородное Самой сущности Божеской. Не потому ли и самое Откровение называет мое «я» собственным Божиим вдуновением в человека [См.: Быт. 2, 7]. Как бы то ни было, во всяком случае, мое «я» даже по самому своему существу есть нечто богоподобное. Об этом убедительнейшим образом свидетельствует даже настоящее состояние моего «я». Настоящее же состояние моего «я» далеко не первобытное, не догреховное, оно, как я предполагаю, вследствие своего падения в грех пережило для себя что-то невообразимо ужасное. По моему мнению, оно пережило в себе страшное превращение своего духовного состояния в психическое, т. е. в некотором роде духовное затвердение, граничащее с духовной дебелостью, близко стоящее к овеществлению, хотя с полным сохранением в себе свободной возможности снова вернуться в свое догреховное, первое, более духовное состояние. И вот, я говорю, несмотря на настоящее подверженное греху состояние, мое «я» и теперь является в высшей степени в очах Божиих ценным и превознесенным выше всякой твари!

И нужно сказать правду, что нет ничего в мире подобного моему «я»! Каждый раз, когда я сосредоточиваю свое внимание на моем сознании, то от удивления прямо-таки прихожу в восторг и в умиление! Боже мой, думаю я, да что же это за такое мое сознание? А ведь оно чем-то во мне живет, чем-то оно питается! Если я скажу, что мое сознание живет и питается во мне всеобщей космической жизнью, то это будет равносильно, как если бы я сказал, что мое сознание есть железно-деревянное. Так чем же оно во мне живет и чем оно питается? По моему убеждению, оно живет и питается жизнью высшего сознания, сознания абсолютного, сознания божеского, для моего «я» являющегося «Ты», и питается только единым абсолютным сознанием, этим для меня «Ты», и ничем другим! Все это говорит о том, что мое «я» в некотором роде по своему подобию имманентно Абсолютному Божественному «Ты», а имманентность его Божескому «Ты» осуществляется в моем «я» не иначе, как через взаимный обмен содержания моего «я» с содержанием образа Божия во мне.

Да, дивное явление во вселенной мое «я»! Не является ли оно пророческим вестником того, что рано или поздно, но непременно и вся мировая действительность будет единым сущим «я» Божеским. И не только жить и питаться, но и объединяться между собою и бесконечно врастать одно в другое, вплоть до такого состояния, когда Бог и вся мировая действительность будут из себя представлять «Я-Мы-Я», т. е. когда Бог будет все во всем [1 Кор. 15, 28]!

Как бы я ни углублялся сам в себя в качестве наблюдателя и психолога, я все же сознаюсь, что мое «я» невообразимая бездна. Исчерпать ее человек не может, ибо корни его находятся не в нем самом, а в Абсолютном «Ты». Это одно. Другое то, что мое самосознание скорее интуитивно, чем рационально (логично); вследствие чего мое мышление только скользит по моему сознанию, но не проникает в него; а поэтому оно не может объективировать его для себя; и, если оно действительно иногда усиливается объективировать его для себя, в таком случае оно всегда берет себе на помощь интуицию сознания и только при помощи ее кое-как касается зыби моего сознания; что же касается самой сущности его, оно ее не знает. Другое дело, когда моя мысль, в качестве своего содержания, схватывает не самое сознание как таковое, а его свойства; тогда оно по этим самым его свойствам уже убеждается не только в неизмеримости самого сознания, но и в неисследимости его как чего-то не тварного, а божественного! И чем серьезнее приходится смотреть на самое сознание в себе, тем все более и более растет во мне благоговение к этому собственному сознанию и тем все более и более убеждаешься, что мое сознание есть нечто божественное, не поддающееся объективному осознанию. Отсюда мое сознание для меня вечная и неразгаданная тайна. Если же одно только мое собственное сознание является таковым, то что же говорить о моем «я», которое для моего сознания является в некоем роде причиной – и не только моего сознания, но и всех моих стремлений и всех моих чувств? Что можно, наконец, о нем сказать, когда оно является самим строителем даже моего телесного организма?

Таково мое «я». И поскольку оно является для меня таковым, постольку оно, говорю я, является для меня и величайшей недоступной тайной. Правда, психологи упорно и кропотливо стремятся разгадать эту тайну в человеке, но как бы они ни старались преодолеть для этого непреодолимые преграды, они никогда не проникнут в это святая святых; ибо свет науки слишком ничтожен, чтобы осветить всю бездну человеческого «я». Мало этого, я более чем убежден, что человеческое «я» в плане сего бытия представляет из себя еще одну чистую потенцию, которой – чтобы совершенно развернуться и раскрыться – предназначены «многие обители» у Отца Небесного! Но земная жизнь слишком ничтожна и слишком кратковременна, чтобы мое «я» совершенно вышло из себя и во всем совершенстве развернулось на земле. Земная жизнь для моего «я» есть такая жизнь, которая является пока только первичной почвой, на которой в качестве зерна скрытой в себе вечной жизни посеяно мое «я». Возможно, что только потому, быть может, мое «я» является для меня тайной, что оно все целиком представляет из себя в плане сей земной жизни безусловную потенцию, которой только и суждено раскрыться в фазах вечной, божественной жизни. Вот поэтому мое «я» недоступно себе самому, оно само для себя является чудесной тайной; оно все целиком недоступно собственному сознанию даже потому, что и само-то мое сознание существует на земле в зародыше, только в зачаточном состоянии. Возможно, что оно потому и называется «сознанием», т. е. не полным знанием, а только со-знанием, т. е. только подобием знания; а знанием оно может быть только тогда в нас, когда оно выйдет из своего настоящего потенциального состояния. Такова тайна моего «я», по крайней мере, в сей кратковременной жизни. Все непостижимо!