Крит Кто бы знал, откуда взялся Крит Среди Волги. Греков-то совсем Никогда здесь не было. Однако Кто-то был – не зря вода горит, Осквернясь существованьем всем И не зная солнечного знака. Волги нрав тревожен и суров — Стенька Разин, да, хорош собой, Но живет как в оркестровой яме. Что ты знаешь, кроме осетров И княжны, ужаленной судьбой, И татар с унылыми ладьями? Переплыли, да. А что потом? Плеск волны, забывшей мзду и ложь, И убийства сплошь, и сплошь пожары, И отравленный стрелою дом, И обманы несусветны сплошь, И они, раскосы и поджары. Я гляжу на этот желтый Крит И опять по берегу брожу — Мне и Бог дорогу не укажет. Знаю, завтра Крит заговорит — Будет все понятно и ежу, Знать бы только, что тогда он скажет! «Вот дождь, который стоит стеной…» Вот дождь, который стоит стеной, Вот молний вечные глыбы, И плывут над тобою и надо мной Эти странные рыбы. И твой дом горит, и земля горит, И небо чего-то ради. И горит по-над Волгой песчаный Крит, Плача о Сталинграде. И опять война, словно волчья кость, В горле страны застряла. И вбиваем мы в сердце железный гвоздь, Перековывая на мечи орала. «На горе растет осина…» На горе растет осина, На пригорке иван-чай. Вспомни, мамушка, про сына, Не грусти и не скучай. Глянь, хорошая погода, Песню плачет соловей. Я ведь не бывал три года На могилке на твоей. Воронье летит к оврагу Дружной хищною гурьбой. Ты прости, но я прилягу Только рядышком с тобой. «Дни июльские слишком долги…» Дни июльские слишком долги, Чтоб слепой запомнился дождь. Пароходы плывут по Волге, Ежик прячет в стогу иголки — Там ты счастье свое найдешь. Кот Чеширский с мышкой играет, Баба в луже белье стирает, Жаба плещется в камышах, А на дне речном загорает Кто-то важный, как падишах. Приглядись и не то увидишь — Там на дне и танки, и Китеж, И зачем нам Новый Завет, Если мир перешел на идиш, Как троллейбус на красный свет. Плачь, голуба, о нашем сыне, О забывшей Христа осине, Но гляди: как ни странно, но Свет горит еще на Руси, не Пожелавшей пойти на дно. «Барин, сердито выбритый и надушенный одеколоном…» Барин, сердито выбритый и надушенный одеколоном, Честные бабы с гостинцами да мужики с поклоном, Привкус моченых яблок, тяжелый запах укропа — Где, Чаадаев безумный, твоя Европа? Тощие звезды над кладбищем да тараканы в баньке, Повести Белкина вечером на хуторе близ Диканьки, Бедная Лиза, выстрел, охотники на привале — Им-то, небось, вольготно, а мне едва ли. Вере Павловне снятся сны, а кому-то – мертвые души, А крестьяне дремлют в стогу, затянув поясок потуже, Спит на перине Обломов, борща не вотще отведав, И возлежит на гвоздях, словно йог, Рахметов. Гуси пасутся в луже – клекочут злобно и гордо, Взгляд от стола поднимешь – в окошке свинячья морда. Голова с похмелья трещит, как арбуз, а вместо микстуры — Фонд золотой отечественной литературы. 2010 Закроем тему На мертвых деревах трещат трещотки, История припудривает щеки, Чтоб не кровавой, а румяной стать, Чтоб пошептаться о своем кумире: Воюя, сладко говорить о мире — Так можно и от Бога не устать! А Троя что – подумаешь, Патрокл, Который, в общем, никого не трогал, Ахилла окромя – такая жесть! И не было, кроме Афины, знака. Но Русь тогда ведь вздрогнула, однако, При цифре тыща сто восемьдесят шесть. Лишь при Петре, живом, но неуклюжем, Мы перестали вдруг ходить по лужам И стали строить наши корабли, Потребностям вселенским потакая, И жизнь пошла веселая такая, Что люди засияли, как рубли. Россия выползла тогда из мрака — Так нищий выползает из барака — Мастеровым спасибо за труды. Трудились так, что небу было жарко! Бояр вот только мне немножко жалко — Ну, как боярину без бороды! Вернемся в Трою. Там ведь бородатых, Веселых и не нищих, но поддатых Не меньше, чем в России. Но скажи, Зачем лукавить и зачем злословить, — Мы не изменим ни добро, ни зло ведь, Живя всегда без правды и без лжи. Закроем тему и пройдемся строем По набережной и в асфальт зароем Печаль и песню дружную споем: «Мы наш, мы новый странный мир построим!», В котором всяк окажется героем. Которому не страшен водоем. |
