Это уж точно экскурсовод сказала лично Стасу с Аленой. Они вышли из музея и с минуту молчали. Теперь Стас не сжимал ее пальцы, а наглаживал руку, которой она за него держалась. Движения его оставались по-прежнему нервными, и Алене хотелось поймать его ладонь свободной рукой и остановить, но она не смела этого сделать и решила просто разговорить его.

— Расскажи про свою бабушку? — спросила она единственное, что сейчас приходило на ум и было уместно.

Рука Стаса замерла и через секунду он спрятал ее в карман. Алена сильнее ухватилась за его локоть, испугавшись, что он вырвет и вторую руку.

— Мы не любим об этом говорить, — ответил он, глядя вперед мимо прохожих. — Но если ты хочешь…

Алена не знала, хочет ли она семейных хроник, выдаваемых таким тоном, будто ее отчитывали за что-то. Однако ж Стас продолжил и без ее кивка, и голос его вскоре стал натужно-небрежным.

— Родители бабушки работали в тот год в Сибири, и она жила со своей бабушкой. Они не смогли приехать в Ленинград, и вскоре девочка осталась совсем одна. Бабушка умерла в первый же год, но родителям не сообщили. Девочку якобы приютили родственники, а потом, забрав все драгоценности и деньги, эвакуировались без нее. Ей было одиннадцать. Она жила сама, ходила на Неву за водой для себя и соседки, топила печь, пока оставались книги и мебель. Ее уже на грани смерти нашел какой-то солдат и отнес в госпиталь. После войны он ее разыскал, и когда ей исполнилось шестнадцать, они поженились. Красивая история, да?

— Да, — отозвалась тихо Алена. — Если не думать о родственниках.

Стас кивнул и улыбнулся.

— Это мы так думаем. А бабуля говорит — ну что ж, всем было плохо. Она хлеб носила пленным немцам, которые завалы разгребали. Спрашивается, какого хрена? А она отвечает — ты не понимаешь, они голодные были. Мы действительно их не понимаем. Они не то что другое поколение. Они с другой планеты. Они видели то, что нам просто не дано понять.

— Ты должен был рассказать…

— Лена, ну ты чего? — почти что рассмеялся Стас. — Мы же были на выставке, посвященной героическим защитникам Ленинграда. Куда ж я со своими родственничками, обворовавшими ребенка, влезу. Ну что я нового скажу этим? Во все времена найдется мразь, готовая воспользоваться чьим-то безвыходным положением. Погляди вокруг — что поменялось-то? Так зачем портить настроение гостям города, а? Пусть лучше их восхитит история брата твоей бабушки. Макс в него пошел, да?

— Не знаю… — И Алена снова стиснула ткань пиджака. — И все же зря ты не рассказал. У монеты две стороны, и ни одна история не бывает на сто процентов светлой или темной. Вот твой дедушка — это же сказка…

— Какая же ты наивная еще дурочка! — И Стас так ласково потрепал ее по волосам, что обида на слова тут же улетучилась. — Ему нужна была жилплощадь в Ленинграде! Ах, Ленка, Ленка…

— К бабушке тоже сразу подселили две семьи, оставив всего одну комнату, — буркнула она.

— Ну, так всех испортил квартирный вопрос. Так чего перетирать-то? Вот приду я в музей Арины Родионовны в надежде услышать сказки, а мне будут рассказывать о том, как взрослый Сашка плакался старенькой нянюшке, что жена ему изменяет. Ну и нафига мне это надо? Такого дерьма в жизни предостаточно, а кому не хватает — смотрите дебильные сериалы. А я хочу сказки — хоть на пять минут. Ну, сказочница, о чем ты людям вещала?

Алена радовалась, что уши прикрыты волосами. Что он только что сказал? Назвал причину своего развода? Так она не спрашивала. Ей не нужна никакая информация личного плана. История бабушки не в счет.

— А ты знаешь стихи Леонида Филатова? Нет? — затараторила она. — В этой пляшущей толпе, в центре праздничного зала, будто свечка по тебе, эта женщина стояла. Встала и белым-бела разом руки уронила, значит, все-таки, была, значит, все-таки, любила! Друг мой, вот вам старый плед! Друг мой, вот вам чаша с пуншем! Пушкин, вам за тридцать лет, вы совсем мальчишка, Пушкин!

И теперь Алена покраснела до кончика ушей. Кажется, она только сильнее вогнала ему в сердце шпильку глупым стихотворением. Вот дура!

— Нет, Филатова я не знаю. Зато я помню чудное мгновенье… Нет, его я не помню. Но в школе на отлично вызубрил Мороз и солнце, день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный — пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры, навстречу северной Авроры, звездою севера явись!

И Стас прочитал стихотворение до самого конца, ни разу не сбившись.

— Ну как? На троечку тяну?

Алена кивнула — он не баба, он не напрашивается на комплимент. Он просто пытается отшутиться, потому что она случайно или скорее нагло влезла ему в душу. Его бросила любимая женщина и ему до сих пор больно. Эта женщина отсекла его полностью — даже не поленилась вернуть себе девичью фамилию. Нет, она впредь будет осторожнее со словами. Остались еще тонко чувствующие мужики в русских селеньях. Не все такие мерзкие типы, как Михаил Владимирович и этот серый кот из «Аргуса», да и не все такие дебилы, как Серега, и нервные нытики, как Макс.

— Давай поторопимся, чтобы успеть перехватить что-то до прихода твоего брата! — вновь завладел ее рукой Стас. — Я не понимаю живой музыки в кабаках. Наверное, это противно играть для жрущих людей. Макс никогда не жаловался?

Алена пожала плечами — на что только Макс не жаловался, но в основном на отсутствие денег. Но лучше молчать — не дай бог, Стас примет ее слова за намек.

— Да всегда так было. Вертинский тоже пел в кабаках для пьяных.

— А я тебе и сказал, что люди всегда были мразями. Но зачем уподобляться большинству? Мы же не такие. Мы лучше. И нечего скромничать, верно говорю?

Чего с ним спорить? С такой невинной шуткой можно и согласиться. Вообще с ним во всем стоит соглашаться, потому что он просчитывает каждый шаг. Она и не подумала, что им может не достаться столика, а Стас позвонил заранее и заказал. В подвальчике уже было людно, и им явно не досталось бы столика под окном, в углу и на четверых.

— Ты же сказала, что Макс не один. Придется пригласить девушку к нам, разве нет?

Как он все помнит! Она сообщила про Полину, чтобы он не думал, что она будет с ним тет-а-тет, а он принял это как призыв к действию. С ним точно надо держать язык за зубами!

Алена крутила меню, стараясь не смотреть на цены, но в итоге не смотрела на названия.

— Не можешь выбрать? — пришел на выручку Стас. — Я тоже не могу.

Он поманил официантку и тут же вогнал в ступор, спросив, есть ли у них что-нибудь съедобное и не из кавказской кухни? И когда девушка замялась, намекнул на котлеты. Официантка ушла в полной растерянности, но тут же прибежала обратно, потому что не спросила про вино.

— Сок, пожалуйста. Два сока. Грейпфрутовых, если можно, — И когда девушка ушла в соседний зал к бару, Стас сказал: — Если ты не любишь грейпфрут, это послужит тебе уроком в следующий раз выбирать самой.

И он подмигнул ей совсем нагло, перечеркнув всю лирику прогулки. Ох, как же хорошо он ей вертит. Наивная дурочка. Да, уж точно! Точнее некуда! Мы не такие, как все! Да он такой же кот! Даже хуже, он еще и лицемер! Ничего, другого раза не будет — может закатать губу! Чеширский кот!

— Лен, — позвал Стас, заметив, что она смотрит в белую арку пустой сцены. — Здесь вино качественное. Настоящее грузинское. Если хочешь вдруг попробовать…

Ага, сейчас! Алена посмотрела ему прямо в глаза.

— Я не пью.

Да, да… И следовало бы добавить, что в его обществе трезвая голова единственное средство самозащиты. Напоить ее не удастся, пусть не рассчитывает на помощь вина, господин Не-такой-как-все!

Макс пытался понять, какого же на самом деле цвета глаза у Полины — до последней минуты они казались ему голубыми с мутным зеленоватым отливом, а на фоне окна даже волосы приобрели медный оттенок. Она подперла рукой щеку и глядела в пустоту уже минут пять. Обиделась — можно сказать, второй день знакомы, а уже делят деньги. С утра оба репетировали — он на квартире у Вити, она — на сцене. Затем решили пообедать в служебной столовой театра и прогуляться пешком до соляного городка. И вот теперь, когда он не позволил ей записать обед в счет зарплаты, Полина может совсем отказаться идти с ним. Чертик, оттянувший плечо хуже гитары, нашептывал ему на ухо, что так даже лучше. Ей нечего делать в клубе из-за этой идиотки, притащившей своего богатенького шефа.