– А что я подругам скажу и родителям? Все думают, что у нас летом свадьба! – заорала она.

Интересно, почему их посетила эта идея, не с Катькиной ли лёгкой руки? Вернее, болтливого языка.

– Ты что, издеваешься? Я уже платье в салоне присмотрела, – всхлипнула она. – Я же за тебя… Я же для тебя… – Катька шумно шмыгнула носом. – А помнишь, мы хотели сына Германом назвать, как моего дедушку…

– Это ты хотела. Мне это имя вообще не нравится, – отрезал Паша.

Катька сложила губы трубочкой, прикрыла глаза и проговорила, будто смертельный диагноз прочитала:

– Я беременна.

Паша почувствовал, что пол покачнулся. Он вцепился пальцами в густую шерсть пса. Барт взвизгнул, но не убежал.

– Что смотришь? – прошипела Катька. – Да, я беременна… могла быть. Все благоприятные условия для этого были. Но, видимо, тебе лечиться нужно.

Она желчно рассмеялась.

Паша сначала облегчённо выдохнул, но потом почувствовал растущую злость:

– Да иди-ка ты отсюда! Нашла, чем шутить! Коза драная!

– Что, испугался? Все вы такие. Боитесь ответственности. Жалкие кобели! – Она вскочила с дивана.

– А вот и чай, – в арке, ведущей из кухни, появился Илья с подносом в руках, чертовски довольный тем, что наконец у него всё получилось.

Катька, пролетая мимо него, со всей дури лупанула по подносу. Бутерброды с толстыми кусками ветчины, чашки и сахарница с ложками полетели на пол. Барт, который крутился под ногами, еле успел отскочить в сторону.

– Совсем сдурела, – буркнул Паша.

Илья был настолько обескуражен, что так и застыл безмолвным изваянием.

Катька быстро оделась и пулей выскочила на улицу, на прощание проверещав: «Ты ещё пожалеешь!»

Паша помог Илье убрать с пола. Вернее, просто сделал это сам. Потому что совершить два подвига подряд на хозяйственном фронте для Ильи было уже слишком.

– Извини, она сумасшедшая, – развёл Паша руками.

– Я никогда не женюсь, – констатировал приятель.

На улице похолодало. Мороз усилился, но ветер ослабел, прекратил сбивать с ног. Вокруг – ни души. Тихо-тихо. Паша медленно побрёл к машине. Он всегда просто физически уставал от Катькиных истерик. Надо бы проверить машину. Что, если эта неадекватная повредила её? Он же должен был «ещё пожалеть». Но потом успокоил себя мыслью, что с её знаниями техники Катька бы стала искать двигатель в багажнике и не сообразила, где брызговик, а где маховик. Единственное, с чем она взаимодействовала в машине, – это зеркало заднего вида, которое Катька постоянно норовила повернуть на себя. Как он раньше не замечал её косности и примитивности? Наверное, его это просто не волновало.

Из кармана куртки запел Адам Левин[6]. Неужели она не может угомониться? Во втором раунде этих бессмысленных разборок Паша участвовать не собирался.

Паша мельком взглянул на телефон. На экране высветилось «мама».

– Привет, Паш. У тебя всё хорошо? – голос мамы звучал взволнованно.

– Да, мам, нормально. Ты как?

– Я-то как всегда. А вот ты куда-то пропал.

– Ай, завертелся. Давай я тебе попозже позвоню. Мне завтра заступать на сутки. Ещё форму гладить, – придумал на ходу он. – Я тебя наберу. Потом. Сам.

– Хорошо, Паша, – согласилась мама. – Давай тогда. Пока.

Да, образцово-показательные сыновья так себя не ведут. Мог бы хоть немного поддержать беседу. Угрызения совести царапнули, но тут же включился внутренний адвокат: «Мама у меня понятливая, потом ей всё объясню». Сегодня Паша больше говорить не мог. Будто исчерпал лимит слов на этот день.

19 марта. Вторник. Утро

В дежурке было необычно тихо. Эля ковырялась в мобильнике, капитан осоловело пялился в камеры. Всё утро валил мокрый снег, он падал в лужи и смешивался с грязью. Тучи так и висели над городом, как старые грязные декорации. Выходить на улицу в такую погоду совсем не хотелось. Видимо, и потенциальных нарушителей порядка на подвиги сегодня не тянуло – телефоны дежурных молчали.

Воспользовавшись паузой, Паша спросил:

– Васильич, не знаешь ничего про вчерашний поджог? Ларёк на Мирной.

– Я сегодня с тобой заступил. Откуда мне знать, что там вчера было?

– Ну, может быть, слышал…

– Шпана вроде какая-то подожгла, – ответила Эля, не отводя глаз от экрана айфона.

– Просто… Помните, в прошлую смену мне позвонила женщина и оставила сообщение про горящий ларёк?

– И что? – нехотя повернулся капитан.

– Так это тот самый ларёк, на Мирной.

– Он второй раз, что ли, горит? – не врубился Васильич.

– Да нет же. Когда в первый раз сообщили, он не горел. Позвонили в субботу, а случилось это в понедельник.

– И что? – капитан зевнул и выжидающе уставился на Пашу.

– Он хочет сказать, что ему позвонила предсказательница будущего, – рассмеялась Эля.

– Ааа, – Васильич сделал вид, что понял. – Тогда если твоя ведунья ещё раз позвонит, спроси у неё, когда нам зарплату поднимут.

– Есть тут кто? Парни, киньте мне ключи от 413-го, – послышался знакомый картавый голос.

В окошке дежурки засветилась широкая улыбка Сани Шаранова из убойного. Это был энергичный парень с живыми глазами и ранней сединой, разбавлявшей густые каштановые волосы. В управлении действовало негласное правило: в убойное отделение брали самых достойных. И Саня подходил по всем параметрам. Несмотря на свой молодой возраст, он был не по годам рассудительным, с цепким умом и весёлым нравом. Он часто подтрунивал над коллегами, и в то же время в нём чувствовались некая уверенность и спокойствие.

Паша вскочил с места и метнулся к сейфу с тубусами. Эля молча проводила его удивлённым взглядом. С чего такая прыть? Паша подал Шаранову тубус с нужным ключом и как бы между прочим поинтересовался:

– У вас на этаже ничего не говорили про вчерашний поджог?

– Вроде как отработали парни. По видео малолеток установили. Что с них взять? За пару косарей они и не такое сделают.

– То есть это не просто баловство?

– Так, скорее всего, торгаши не могут территорию поделить. А тебе-то зачем?

– Да-а… просто. Вкусные хачапури там.

– Боишься, что пирожки подгорели? – прищурился Саня и быстрыми шагами направился к лестнице.

Больше Паша об этом происшествии никого не стал спрашивать. Может, и вправду совпадение.

Не время думать про лаваши, надо бы сосредоточиться на будущем разговоре с Мирой. Как сообщить, что её муж приводит в их дом другую? И надо ли? Возможно, Мира знала и потому решила уйти от него. Да, тогда всё понятно. Только зачем ей прятаться? Обычно женщины устраивают неверным мужьям бурные скандалы и разборки. Хотя кто знает, что бывало за дверьми их семейного гнёздышка? Да и Мира не была обычной женщиной в Пашином представлении.

Снег перестал идти, алкоголики добралась до винных магазинов, и новые сутки пошли в привычном режиме: скандалы, шумные соседи, побои и пьяные ссоры, воришки в сетевых магазинах.

– Слушаю. Алё, вас не слышно. Слушаю вас, говорите громче! – почти кричала в трубку Эля. Потом со злостью швырнула на стол трубку, телефон жалобно звякнул. Она сдула светлую прядь с лица и выпалила: – Да что за уроды?! Достали уже звонить и молчать. Бесят! А может, у меня с линией что-то или телефон сломался?

– Ещё бы. Конечно, сломался. Так казенное имущество швырять! – покачал головой Васильич.

Эля бросила на него гневный взгляд:

– Тогда сам садись и отвечай на такие звонки.

– Мне не положено, – спокойно ответил капитан, протирая уставшие глаза. – В должностных обязанностях не прописано. А вам, сержант, надо быть более приветливой. Всё-таки лицо… вернее, голос полиции.

Милославская покраснела от возмущения.

Паша не горел желанием выслушивать Элины бранные тирады. Материлась она похлеще мужиков, а в ярости – и вовсе была неудержима. Потому её и ставили в смену с Васильичем. Того было ничем не пронять, в такие моменты он отводил глаза и, казалось, врубал в голове музыку, которую слышал только он.