Зачем вообще я пустилась в эту авантюру? Жила бы лучше спокойно, встречалась бы тихо — мирно с Иваном, наслаждалась бы его чистой любовью. И не было бы в моей душе этих страданий и терзаний, мук совести и странной привязанности к этому невероятному парню, чье имя я даже боюсь произнести.

Настя принесла поднос с чаем, печеньем, хлебом, тарелкой куриного супа для Ильи и миской салата из огурцов и помидоров для всех.

Мы ели, пили чай, смотрели концерт.

Но я смотрела на все как-то отстраненно, будто я не в гостях у Ильи, среди друзей, а где-то далеко в своих несбыточных грезах и томительных страданиях. Бесконечных страданиях…

Настя осталась ночевать у Ильи, и мы с Катей пошли домой вдвоем.

— Все равно я ему не верю, — сообщила Катя.

— Вроде все нормально, она счастлива, он с ней ласков, Кисой вон называет… — ответила я.

— Ага! Киса, подай! Киса принеси! — заворчала Катя.

— Ну, вот такой он, беспомощный кот!

— Кот? Да скорее уж пес! Шариков! А Настя при нем как профессор Преображенский. Помнишь, как он говорил: «пива Шарикову не предлагать!»

Влюблённая Офелия плыла себе вдаль

Сияла ночь, звенела земля.

Стремительно спешили, никого не таясь

Часы в свою нелепую смешную страну

Послушная Офелия плыла на восток

Чудесный плен гранитный восторг

Лимонная тропинка в апельсиновый лес

Невидимый лифт на запредельный этаж

(с) Егор Летов — «Офелия»

Сегодня воскресенье. Я просыпаюсь около двух часов дня. Дома никого. Мама в командировке, бабушка уехала на свой любимый оптовый рынок.

Встаю с кровати, босиком плетусь в ванную, но на полпути, останавливаюсь в коридоре и там минут пять тупо рассматриваю свое отражение в большом зеркале. К моему величайшему удивлению, я себе нравлюсь. Я сказочно красива. Я потрясающе красива. Откуда взялась эта странная красота? Я понятия не имею. Длинные каштановые волосы взлохмачены, но как-то живописно и даже изысканно обрамляют плавные линии лица. Кожа ровная, источает нежное сияние. Щеки покрыты розовым румянцем. Губы яркие, слегка припухшие приоткрыты так, что видны белоснежные зубы. Глаза наполнены каким-то глубоким внутренним светом, черные зрачки расширены, под глазами легкие тени, но они не портят, наоборот подчеркивают мой растрепанный, но чертовски притягательный образ. На мне только старая фланелевая рубашка ковбойка в сине-белую клетку и черные трусики. И я обращаю внимание, что даже ноги красивы — длинны и стройны, а не кривоваты и тощи как обычно. Вот уж чего вообще никогда не было. А тут настоящее чудо!

При всем при этом, я чувствую, что внутри я истерзана и подавлена.

Я захожу в ванную раздеваюсь, залезаю под душ и, закрыв глаза, подставляю лицо под теплые струи воды. И я начинаю плакать. Я вспоминаю события вчерашнего вечера, а потом ночи и утра.

Утром мы расстались с тобой на остановке, и в ответ на твой вопрос, я снова сказала тебе, что у меня нет телефона, и что ты можешь звонить Насте, если вдруг захочешь найти меня.

Потом мы с Настей и Катей сели в автобус и уехали. Придя домой, я вошла в свою комнату и кое-как раздевшись, уснула. А ночью мы с тобой переспали. И с этим уже ничего не поделаешь. Ничего.

Я вспоминаю слова Димона, который, как обычно хитро ухмыляясь и щуря без того маленькие глаза говорил нам, уходящим прошлым вечером из «Саббата»: «Девочки, не уезжайте с Маусом! Он вас плохому научит. Пойдемте лучше танцевать!»

Вчера мы только рассмеялись в ответ, и, обнявшись вчетвером вывалились из клуба, где нас уже поджидал твой приятель Коля на своем драндулете. Оказалось, у него предки уехали в отпуск, и теперь целая трехкомнатная квартира была в его власти.

Мы поехали к нему, пили вино, болтали, смотрели «Догму», было так весело и душевно, как давно уже не было. После всех перипетий с Д., ожиданий, страданий, слез и недомолвок, было так приятно просто быть в теплой дружеской обстановке.

Коля очень быстро опьянел и уснул прямо на кухне. Чтобы его не будить мы перебрались в комнату. Там у стены стояла гитара, я схватила ее, начала что-то наигрывать, потом ты отнял ее у меня. Принялся играть что-то сам. Мы с девчонками пытались петь, но так как уже тоже порядком выпили, получалось это фальшиво и смешно. Кажется, я так и уснула на полуслове. Просто погрузилась в какую-то глубокую темноту, где продолжала звенеть гитара и голоса Кати и Насти.

Я проснулась от твоего шепота, мы лежали на полу, очень близко друг к другу. Рядом на разложенном диване мирно сопели Настя и Катька.

— Пойдем со мной, — прошептал ты, — вставай.

— Куда? — спросила я сонно.

— Тихо, — снова шепнул ты, — идем.

Я встала и пошла за тобой в совершенно темный коридор с гладким и холодным полом. Я вдруг поняла, что ступаю по нему босыми ногами и, остановившись, растерянно забормотала: «Черт! А где мои колготки?»

— Да тут они, у меня, — ответил ты и сунул мне в руку черный комок.

— Макс, — засмеялась я, — зачем ты их снял?

Это было так странно и удивительно, что я даже не смогла как следует возмутиться.

Вместо ответа ты неожиданно сгреб меня в объятия и, резко припечатав к прохладной стене коридора, поцеловал, да так, что на секунду у меня померкло сознание, и по телу пробежали мурашки, но не от холода, а от внезапно вспыхнувшего возбуждения. И я почувствовала, как меня накрыла горячая волна — смесь ужаса и восторга.

От осознания того, что все это происходит в действительности, у меня дико забилось сердце. То, что так долго было лишь недосягаемой мечтой, происходило наяву. Судорожно сжимая в одной руке свои несчастные колготки, другой рукой я обняла тебя за шею, а потом запустила пальцы в твои отросшие волосы. Они были мягкие и теплые, и ощущения от прикосновения к ним показались мне очень знакомыми и правильными.

Какое-то время мы целовались как сумасшедшие, яростно сжимая друг друга, тяжело дыша, прикусывая губы и стукаясь зубами. Мое сердце было готово пробить грудную клетку. Кажется, и у тебя было то же самое, я это чувствовала. Я даже не знала, что можно ТАК целоваться. Все, что было у меня до этого, казалось детским лепетом.

На секунду мы прервались, чтобы перевести дух, и ты нащупал в темноте ручку и распахнул дверь в соседнюю комнату. Там было чуть светлее, чем в коридоре, так как окно было занавешено только легким светлым тюлем. В лунном свете я успела лишь краем глаза заметить односпальную кровать, письменный стол с компьютером, кресло на колесиках. Скорей всего это была комната Коли. Мы ввалились в нее, упали на кровать и продолжили целоваться, охваченные совершенно невероятными всепоглощающими эмоциями. Мы учащенно и жарко дышали. Твои руки лихорадочно двигались по моему телу, стаскивая одежду. Каким-то образом за одну минуту ты ухитрился снять с меня рубашку, расстегнуть застежку бюстгальтера, а сам освободился от свитера и джинсов.

В следующий миг я услышала, как взвизгнула молния на юбке, и вдруг очнулась! Я вспомнила про Д. и по телу пробежала дрожь возмущения. Нет, так нельзя. Мне нельзя с тобой, Макс… Макс, не надо…

Это же какое-то…В чужом доме, в чужой постели, с тобой! Что я опять творю? Господи!..

Я резко поднялась и села на кровати, задыхаясь, почти пропавшим от волнения голосом, я прошептала:

— Нет… я не могу…

Пытаясь найти в темноте свою рубашку, я одной рукой шарила по кровати, а другой обхватила себя за грудь, полная решимости уйти как можно скорее. Но ты не дал мне этого сделать. Ни слова не говоря, ты притянул меня к себе и опять поцеловал, только уже не так дико, как несколькими минутами ранее, а медленно и одуряюще нежно.

Сопротивляться дальше я не могла. Слабая. Глупая. Падшая женщина. В голове одна за другой плыли успокаивающие оправдательные мысли: «Я все равно никому не нужна. Д. не любит меня, и наверно уже не полюбит. Нечего даже и думать об этом. А ты сводишь меня с ума, как бы банально это не звучало. И я хочу, чтобы поцелуи, которыми ты меня одариваешь, никогда не кончались. И хочу, чтобы эта ночь длилась вечно, и пусть будет все, как ты хочешь. Ведь и я хочу, и в этом вся правда».