Моника заранее расставила маленькие столы в кружок, а в центре – большой стол. Джулиан церемонно водрузил омара на блюдо, которое поставил на центральный стол, потом раздал всем бумагу для этюдов, подставки и комплект карандашей с ластиками.

– Меня зовут, – начал он, – Джулиан Джессоп. А этого красивого ракообразного зовут Ларри. Он отдал свою жизнь, чтобы вдохновить вас. И пусть его смерть не будет напрасной. – Он обвел пристальным взглядом сидевших с открытыми ртами учеников. – Мы собираемся рисовать его. Не важно, есть у вас опыт или нет, просто попытайтесь. Я буду ходить вокруг и помогать вам. На этой неделе займемся карандашом. Понимаете, рисунок в живописи – то же, что грамматика в литературе. – (Моника немного успокоилась; она любила грамматику.) – На следующей неделе можем перейти к рисунку углем или к пастели, затем в конечном итоге к акварели. – Джулиан широко взмахнул рукой, отчего рукав его блузы раздулся, как крыло гигантского альбатроса; от дуновения воздуха лист Моники слетел со стола. – Начинайте! Дерзайте! Смелее! Но превыше всего – оставайтесь собой!

Монике было не вспомнить, когда в последний раз два часа пролетали так быстро. Джулиан бесшумно скользил за спинами студентов, которые отважно пытались перенести на бумагу это существо доисторического вида, время от времени наклоняясь к кому-то, чтобы подбодрить, похвалить, исправить тона тени. Моника была довольна пропорциями своего Ларри. Она постаралась точно измерить его способом, которому научил их Джулиан: закрыв один глаз, держишь карандаш. Но поневоле она подумала, что с линейкой получилось бы точнее. Она осознавала, каким жутко плоским выглядит ее омар, словно его расплющили тяжелым предметом, упавшим с большой высоты. Моника почувствовала, что у нее за спиной стоит Джулиан. Он подошел к ней сбоку с карандашом в руке и ловко набросал клешню омара в углу ее листа. Буквально несколькими штрихами он изобразил нечто, готовое спрыгнуть с листа.

– Вот так. Видите? – спросил он.

Да, она видела разницу, но в состоянии ли она создать такое? Ни малейшей надежды.

Несколько раз тишину нарушали звонки сотовых, треньканье голосовой почты, Twitter и Snapchat. Джулиан прошелся по комнате, собирая в свою шляпу все телефоны, игнорируя стоны и протесты. Гаджеты были сосланы за барную стойку. Моника осознала, что впервые за много лет она два часа не смотрела в телефон, не считая времени сна и выхода из зоны приема. Это необычным образом раскрепощало.

В девять часов, минута в минуту, Джулиан хлопнул в ладоши, отчего половина студентов – тех, кто сосредоточился на рисовании, – подпрыгнули.

– На эту неделю всё, господа! Отличное начало. Все просто молодцы! Не забудьте подписать свои рисунки и поставить дату, после чего несите их сюда, чтобы мы вместе на них взглянули.

Студенты неохотно потащились вперед, сжимая в руках свои этюды, которые, несмотря на то что все рисовали одного и того же омара, здорово отличались один от другого. Джулиану удалось сказать что-то позитивное о каждом рисунке. Он отмечал необычную композицию, поразительную светотень, приятные формы. Удивляясь в какой-то степени неожиданной чувствительности Джулиана, Моника хотела знать лишь одну вещь: выиграла ли она?

– А теперь, – повернувшись к Монике, сказал Джулиан, – что мы сделаем с Ларри?

– Э-э, съедим его? – откликнулась Моника.

– В точности мои мысли! Верно, нам понадобятся тарелки, салфетки. Нет ли лишнего хлеба, сыра? Может быть, немного салата?

Моника вряд ли осмелилась бы сказать, что она не имела в виду прямо сейчас. Боже правый, это превращается в званый обед. Ни на йоту планирования или подготовки. Наверняка добром это не закончится!

Бенджи и Баз носились взад-вперед в кухню и обратно с тарелками, парой багетов, оставшихся после ланча, половиной очень зрелого бри, несколькими порциями салата и огромной банкой майонеза. Джулиан извлек откуда-то бутылку шампанского. Пряталась ли она вместе с Ларри под его блузой художника? Что еще мог он там заныкать? Моника поежилась.

Но вскоре, помимо своей воли, Моника начала входить во вкус. Стараясь не думать о стремительно уменьшающейся прибыли, она принесла из своей квартиры над кафе несколько свечей. Вечеринка была в разгаре.

Моника бросила взгляд на Джулиана, который, откинувшись на спинку стула, рассказывал байки о разгульных шестидесятых.

– Марианна Фейтфулл? Такая потеха. Лицо как у ангела, но у нее грязные шутки были почище, чем у сексуально озабоченного школьника, – слышала она его слова.

Его оживленное лицо в мягком свете свечей на миг показалось Монике таким, как на портрете из Национальной галереи.

– Каким был Фулхэм тогда, Джулиан? – спросила она у него.

– Милая девочка, он был похож на Дикий Запад! Он тогда граничил с Челси, и многие из моих друзей отказывались заходить дальше. Район был очень грязным, индустриальным и бедным. Мои родители приходили от него в ужас и никогда не приезжали в гости. Им было хорошо только в Мейфэре, Кенсингтоне и ближних графствах. Но мы любили Фулхэм. Мы заботились друг о друге. За Ларри! – поднимая бокал шампанского, воскликнул он. – И конечно, за Монику! – добавил он, с улыбкой взглянув на нее. – Кстати, о ней: пусть каждый положит десятку в мою шляпу за обед. Мы не хотим, чтобы она осталась внакладе!

И при этих словах Моника тоже улыбнулась.

Энди поставил на стол большое блюдо с рыбой.

– Боже, какая вкуснятина! – произнес вновь прибывший с акцентом, который, по мысли Хазарда, зачинался няней с плоскогорья Норланд, оформился в сельской английской подготовительной школе и был отшлифован в офицерской столовке.

В чиносах и сшитой на заказ рубашке, застегнутой на все пуговицы, этот парень чувствовал себя явно не в своей тарелке. Хорошо хоть рубашка была с коротким рукавом. Хазард поставил себе задачу до конца недели нарядить его в саронг.

Хазард уже проделал некоторые предварительные изыскания. Он знал, что этого взлохмаченного, громогласного, но очень веселого и дружелюбного новичка зовут Родерик и что он сын Дафни. Насколько мог судить Хазард, этот малый не имел ни малейшего представления о грандиозном романе своей матери с Ритой. Он рассказал Хазарду, что устал ждать возвращения Дафни в Великобританию и вместо этого решил пару недель погостить у нее. Он не вполне понимал, почему она настаивает на столь долгом пребывании на острове, но если это облегчает ее горе в связи с кончиной его дорогого отца, то, значит, так ей лучше. Хазард мрачно кивал, не упоминая о том, что не замечал у веселой вдовы ни малейших признаков скорби.

– Где ты живешь, Родерик? – спросил Хазард, накладывая себе риса и рыбы.

– Баттерси! – ответил тот. – Я агент по недвижимости!

Родерик выкрикивал каждое слово с такой энергией и энтузиазмом, что невозможно было представить его недовольным или подавленным. Он наверняка будет безмерно подбадривать Монику. Хазарду были симпатичны агенты по недвижимости, которые наряду с банковскими служащими вызывали сильную неприязнь нации. Моника не показалась ему настолько недалекой, чтобы для себя вычеркнуть эту профессию целиком. По крайней мере, муж, вероятно, будет часто отсутствовать дома, являясь в то же время владельцем квартиры. Баттерси был еще одним преимуществом, поскольку находился напротив Фулхэма, на другом берегу реки.

– Жена с тобой не приехала? – небрежным тоном спросил Хазард.

– Я разведен, – ответил Родерик, вынимая изо рта мелкие рыбьи кости и демонстрируя при этом приемлемый уровень гигиены полости рта, потом он аккуратно положил косточки на край тарелки. – Впрочем, все вышло полюбовно. Очаровательная девушка. Детская влюбленность. Просто отдалились друг от друга. Ты же знаешь, как это бывает.

Хазард сочувственно кивнул, хотя совсем не испытывал сочувствия, поскольку его романы длились не больше нескольких месяцев.

– Ну и что, отказался от мысли о женитьбе? Не станешь больше пробовать?