Вскрытие пациента, умершего в отделении, осуществляется в присутствии его лечащего врача. Считается, что таким образом врач “учится на своих ошибках” в случае, если пациент умер из-за несвоевременно или неправильно оказанной помощи. Также подобное мероприятие необходимо для опровержения вины врача в смерти пациента (например, в ходе операции пациент умер из-за кровотечения из повреждения сосуда с аномальным расположением, о котором хирург просто не мог знать до начала операции).
========== Часть 1. Как так вышло? ==========
Не зря говорят, что в хорошей компании время проходит незаметно. В моём случае оно не просто прошло, а буквально со свистом пролетело мимо моих ушей, и вместо жаркого и сухого августа за окном теперь основательно расположился теплый и дождливый… февраль.
Да уж, погода в нашем регионе однозначно была не в себе. Вместо суровых морозов и горы скрипучего пуха изо дня в день небо сыпало омерзительной смесью холодного дождя и мокрого снега, превращая улицы в непроходимое болото, способное убить даже самую стойкую обувь. Впрочем, той зимой все мы были немного не в себе.
Я и не заметила, как прожила эти полгода. Всё, что меня интересовало – препараты, аутопсии, профессиональный опыт и, конечно, Он. Со временем Он окончательно вытеснил первые три звена, целиком и полностью завладев моими мыслями.
Не могу припомнить, в какой момент поняла, что питаю к нему какие-то чувства, но когда осознание всё-таки пришло в мою не совсем здоровую голову, было уже поздно что-то менять. Я по уши застряла в болоте нежных и трепетных чувств, и шансов выбраться у меня совершенно не было.
Первое время я боялась. Боялась быть осужденной и обруганной за свои ошибки, поэтому корпела над каждым «заданием», долго возилась с диагнозами и с нескрываемым в глазах ужасом наблюдала за тем, как Его цепкие глаза скользили по строчкам моего патанатомического заключения.
Иногда на Его переносице появлялись две продольные морщины, и это значило, что Он был напряжен. Тогда я боялась еще больше: значит, был какой-то мой косяк, и Он, конечно же, его заметил. И какое облегчение накрывало меня, когда Его лицо на мгновение становилось светлее солнца и сияло добродушной улыбкой.
«Умеешь же ты завернуть, Натали. Но, в целом, всё хорошо. Так держать», - этих слов было достаточно для того, чтобы оставшийся день я сияла всеми цветами радуги и буквально скакала вприпрыжку по отделению.
Не знаю, почему он называл меня именно так, но его похвала была мне несомненно приятна. Вскоре мой постоянный страх перед ним прошел, разве что всё еще было страшно опозориться с неправильным диагнозом, и я почувствовала, что меня переполняет безграничное уважение к этому человеку.
В свои тридцать шесть лет Он получил столько премий и наград, что не хватило бы и целого листа для их описания. Он неоспоримо был грамотным специалистом. Настолько грамотным, что ни один непонятный и диковинный случай в нашем городе не обходился без его присутствия. Поэтому практически всё рабочее время он либо уезжал на консультации в другие медицинские учреждения, либо был занят «гостями» из других моргов и лабораторий, иногда даже частных.
Столкнувшись с ним во время одного из таких мероприятий, я наконец поняла, почему его так боялись. Он выглядел настолько холодным и суровым, что, казалось, можно замерзнуть от одного лишь его взгляда. Его фигура была напряжена, и я поняла, что он не был рад посетителям. Я внутренне сжалась, ощущая его недовольство, пусть оно было направлено и не на меня.
С нами же он всегда вел себя, как отец большого семейства, и уделял внимание каждому из сотрудников. Он был вежлив со всеми, всегда здоровался и никогда не забывал поздравить именинника с днем рождения. Это был добрейшей души человек с какой-то тайной, просвечивающейся через туман его глаз, печалью. Однако обычно у него всегда было хорошее настроение, он много шутил и смеялся. И лишь однажды на моей памяти он вспылил. Его вывело из себя заключение Вити.
«Это что за конструкция из дерьма и веток? – выдал он после нескольких минут оглушительного молчания. – Стыдоба, а не заключение. Брал бы пример с Наташи, ей-богу!»
Разумеется, мне было приятно, что он настолько хорошего мнения обо мне, и особенно приятно, что ставит в пример старшим товарищам, но Витю мне было искренне жаль: я видела, как он старался заслужить уважение заведующего, и такой комментарий, очевидно, сильно его расстроил. Но предлагать свою помощь я не стала. Во-первых, потому, что он бы воспринял это как одолжение, а во-вторых, я не хотела еще больше топтать его самомнение. В конце концов, он был старше и опытнее меня. И мои предложения были бы восприняты, как оскорбление, а не как дружеский жест.
Этот инцидент, кажется, произошел в сентябре. Тогда я ещё смутно понимала, что за искренним уважением и любовью к нему, как к дорогому наставнику и просто хорошему человеку, прячет под собой нечто ужасное, способное разрушить сложившийся мирный уклад моей жизни.
Я помню день, когда впервые заподозрила что-то неладное. Десятое октября… Это была моя первая в жизни самостоятельная биопсия.
«Натали, не обижайся, но для более серьезных дел тебе придется сдать мой маленький экзамен, - загадочно начал Пётр Михайлович, внезапно ворвавшись в секционную, где до этого я болтала о жизни с санитаром. – Заканчивай и приходи в препараторскую».
Через пятнадцать минут я уже сидела у включенного микроскопа и держала в похолодевших от ужаса руках стекло с микропрепаратом. Это была биопсия стенки желудка*. И мне нужно определить, какое заболевание у этого пациента.
«Если диагноз окажется верным, ты будешь участвовать в исследовании биоптатов* наравне со старшими коллегами. Дерзай», - сказав это, заведующий опустился на стул в метре от меня.
Неужели он будет наблюдать за моей работой? Ужасно неловко. И сердце буквально вырывается на свободу, ударяясь в рёбра и сотрясая грудную клетку.
Предательски дрожащими руками я кое-как сунула стекло под объектив и, глубоко вдохнув, приступила к работе. Это была моя первая самостоятельная биопсия. Немного покрутив винтом, я наконец наткнулась на скопление странных, не характерных для слизистой оболочки желудка желез. Да и их количество было куда большим, чем требовалось. Сомнений быть не могло.
- Аденокарцинома желудка*, - выдала я, уставившись на заведующего, погрузившегося в свой внутренний мир и не отреагировавшего на мои слова. – Пётр Михайлович, вы слышите?
- Да, - неожиданно он вернулся в реальность, - давай проверим, - он придвинул ко мне свой стул и завладел микроскопом.
Кажется, я могла бесконечно смотреть на то, как мастерски его красивые руки управлялись с винтами микроскопа. Я вообще любила наблюдать за тем, как меняются люди, выполняя то, что им действительно по душе. Но было одно смущающее обстоятельство, которое на этот раз отвлекло меня от моих наблюдений.
Он был слишком близко. Настолько близко, что я смогла рассмотреть родинки на его левой щеке и на козелке уха. Две малютки у самого угла челюсти выглядели настолько мило, что я невольно улыбнулась. Его профиль выглядел эстетично и как-то необычно в тусклом свете препараторской (горело лишь несколько настенных ламп вдалеке от нашего стола). Из-за света микроскопа его глаза казались ещё более светлыми, практически прозрачными. Их новый цвет пугал и завораживал. И только сейчас я заметила, какие всё-таки длинные у него были ресницы! Да и вообще он выглядел крайне привлекательно, когда был сосредоточен на работе.
Стоп.
Зачем я рассматриваю его и рассуждаю о привлекательности? И этот до боли знакомый трепет в груди… Нет. Исключено! Я перенервничала и мне просто показалось. Во всяком случае, я искренне хотела в это верить.
- Ну что ж, поздравляю, - не отрываясь от окуляра микроскопа, произнес Пётр Михайлович. – Это действительно аденокарцинома. Умница! Теперь готовься испортить своё зрение от постоянных свиданий с микроскопом, - рассмеялся он. Я мысленно хмыкнула. Неужели он думал, что я не справлюсь с такой пустяковой задачей? Ещё будучи студенткой шестого курса, я пересмотрела столько микропрепаратов и столько биопсий, хранившихся на нашей кафедре, что и не перечесть. А тут какая-то банальная опухоль! В любом случае, теперь я окончательно попала в узкий круг его доверенных лиц. Это не могло не радовать.
