– Это мой отец.

– Что ж, – Липатников выпрямился, – передавайте поклон при встрече. Мы с батюшкой вашим встречались не единожды. Так и скажите, дескать, подполковник Липатников кланяется. И позвольте, раз уж мы так удачно встретились, не подскажете, где нам найти генерала Алексеева?

София расправила плечики, лицо её стало строже и официальнее, как у члена распорядительного комитета Офицерского собрания.

– Желаете записаться в Организацию?

– Именно, – кивнул Липатников.

София улыбнулась – улыбка у неё получилась обворожительная, и женская сущность вновь пробилась сквозь напускной офицерский лоск эмоциональной тирадой.

– Я вам сейчас объясню, тут недалеко. Я тут и дежурю для этого. Пройдёте через площадь к собору, от него повернёте налево и по Платовскому бульвару выйдите к Барочной улице. А там двухэтажное здание городского лазарета. Извозчика не берите, сдерёт втридорога да ещё круг по городу даст. Только к вечеру и доберётесь, – и обратилась к Кате. – Там и встретимся. Там у нас и штаб, и госпиталь, и казарма. Я вернусь часам к шести…

Идти пришлось в гору; выпавший снег расползался по тротуару вязкой кашицей, ноги вязли в ней, как в грязи, а дворники убирать улицы не торопились. Осин, наверное, пожалел, что так принципиально перехватил у Толкачёва Катин чемодан. Под его тяжестью юнкер шел, подавшись глубоко вперед, вздыхая и ежеминутно перекладывая чемодан из одной руки в другую. Толкачёв смотрел ему в спину. На боку висел солдатский вещевой мешок, худой, как и сам юнкер. Узкая гражданская шинель, затёртая и словно обкусанная по подолу, казалась на нём чужой. Сапоги тоже казались чужими, и только фуражка с алым околышем была точно по голове. Поворачивая на Платовский бульвар, Осин оглянулся, посмотрел на Катю. Девушка шла между Машей и Липатниковым. Подполковник держал её за локоть и что-то рассказывал. Катя слушала внимательно, чуть прищурившись; при каждом вздохе губы её раскрывались, обнажая ровные белые зубы. От такой полуулыбки захватывало дух. Осин опустил глаза и больше не оглядывался.

Двухэтажное здание Новочеркасского лазарета походило на общежитие. Некоторые окна на первом этаже были закрыты ставнями, словно обитатели дома боялись посторонних взглядов, другие наоборот распахнуты настежь. Слева от угла висело на верёвках нижнее мужское бельё и портянки, а из чердачного окна торчала жестяная труба, значит, и там кто-то жил.

У крыльца стоял часовой – коренастый, крепко сбитый. Короткие стриженные усы с лёгкой проседью на продолговатом лице выглядели совсем неуместно. Одет он был в солдатскую шинель и папаху, на ногах высокие английские ботинки со шнурами, в руках трёхлинейка с примкнутым штыком. Вид не вполне бравый, скорее, уставший. На проходивших по улице людей, часовой глядел равнодушно, а то и вовсе не глядел, будто не на посту стоял, а вышел из прокуренной комнаты вдохнуть свежего воздуха.

Липатников остановился. Часовой прищурился, взял трёхлинейку двумя руками.

– Ну ты, спросить чего хочишь? – речь его походила на крестьянскую, хотя на плечах лежали капитанские погоны.

Липатников шагнул ближе.

– На вокзале нам рекомендовали обратиться по этому адресу: улица Барочная, здание городского лазарета. Мы не ошиблись?

– Ну?

– Мы бы желали вступить в Организацию.

Часовой постоял, словно раздумывая, можно ли доверять невесть откуда взявшимся чужакам, потом развернулся и ударил кулаком в дверь. На стук выглянул низкорослый белобрысый прапорщик с вензелями лейб-гвардии Литовского полка на погонах, и вопросительно уставился на часового снизу вверх.

– Плетёнкин, люди тут до полковника Звягина.

– Кто такие? – насупил прапорщик белёсые брови.

– Веди, как сказано, там разберутся, – осадил его часовой.

Плетёнкин насупился сильнее; стало видно, что слова часового задели его, и он хочет сказать в ответ нечто-то цепкое и обидное. На висках прапорщика вздулись тоненькие вены и запульсировали нервно кровью, хоть секунды считай. Но этим всё и ограничилось. Ответить часовому он не решился, а только покраснел и перевёл взгляд на Липатникова.

– Ступайте за мной!

За дверью находился широкий вестибюль. Пахло табаком и кожей, как в скобяной лавке. Слева в небольшом закутке гудела печь и бурлил водяной котёл. Двое в гимнастёрках без погон курили, ещё один, приоткрыв заслонку, подкладывал в топку уголь. Сразу за вестибюлем расходился в стороны длинный коридор, полутёмный и жаркий. На стене висел плакат: пожилой мужчина в белом халате держал в поднятой руке термометр. Чертами лица мужчина походил на Черешкова, такая же бородка и прищуренные с хитрецой глаза. Толкачёв снял шляпу, расстегнул верхнюю пуговицу плаща. Внизу плаката мелкими буквами была написана от руки статейка о вреде немытых овощей и фруктов. Толкачёв попробовал определить связь между термометром и грязными овощами, но она терялась где-то в глубине медицинских рассуждений.

По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж. Здесь было светлее и пахло касторкой. Под потолком горели электрические лампочки, на дверях висели таблички: «Палата №4», «Палата №5». Возле двери с табличкой «Ординаторская» Плетёнкин остановился и постучал осторожно костяшками пальцев, потом приоткрыл дверь и спросил негромко:

– Разрешите, господин полковник? К вам посетители.

– Да, пусть проходят.

Первым вошёл Липатников, за ним Толкачёв. В глубине комнаты за массивным столом сидел моложавый полковник со знаками генштаба на погонах. Когда в комнату вошли девушки, он встал, поклонился и снова сел. Вошедшим он присесть не предложил, хотя вдоль стены стояло несколько стульев.

– Итак, вы желаете записаться в нашу организацию. Это похвально, – заговорил полковник без всяких предисловий. – Борьба за восстановление порядка в России предстоит долгая и жестокая, и люди нам нужны. Особенно те, кто прошёл через горнило войны. Но хочу предупредить сразу: мы стоим только в начале пути своего развития и не располагаем многими вещами, коими должны бы располагать.

Полковник казался чопорным, говорил громко, свысока, как будто отчитывал новоприбывших, но при этом улыбался.

– Из содержания, увы, только продовольственный паёк. Скромный, но сытный. По возможности выдаём некоторое обмундирование. Денежное довольствие предусмотрено, но в очень малых суммах. В качестве подъёмных каждый вступающий в Организацию получает двадцать пять рублей. Надеюсь, в дальнейшем выплаты повысятся. Дело найдётся всем. Я гляжу среди вас дамы? Наверняка, вы хотели бы служить в госпитале?

Маша и Катя кивнули одновременно.

– Это похвально. К нам приходят женщины, которые стремятся поступить в передовые части, но мы более нуждаемся в медицинском персонале. Врачи и сёстры милосердия у нас в прямом смысле на вес золота. Активных боевых действий мы не ведём, но долго это не продлится. На границах Донской области сосредотачиваются большевистские орды. Пока их сдерживают полки дончан, но скоро к ним присоединимся и мы. Казаки, к сожалению, ведут себя вызывающе. Войсковое правительство и Круг6 держит нейтралитет, но выказывает явное неудовольствие нашим присутствием на Дону. Поэтому мы вынуждены ютиться в лазаретах, притворяясь больными, дабы как-то смягчить их реакцию. К больным, как известно, относятся мягче. Тем не менее, я просил бы всех вас вести себя осторожно в отношении местного населения, и не появляться на улице в тёмное время суток, – Звягин помолчал и добавил с сожалением. – Стреляют-с.

Пояснив некоторые моменты внутреннего содержания, полковник принялся расспрашивать каждого: кто такой, откуда прибыл, где служил ранее. Толкачёв, когда подошла его очередь, пояснил кратко на каких фронтах и в каких должностях служил, под конец добавил:

– В июле был направлен в Петроград, в резерв генерального штаба. Однако назначения не получил. До октябрьского переворота находился при Николаевском инженерном училище, преподавал русскую военную историю. После поражения в ноябрьском выступлении против власти большевиков решился ехать в Новочеркасск.