– Зачем, дядька Лука?

– У ерша ребра считать! Сказано – зайди, и не хрен спрашивать! – рыкнул десятник, но тут же, сменив тон, пояснил: – Ты теперь старшой, а старшому нельзя дураком быть. Потому расскажу, чем завтра заниматься станете. Уяснил?

– Уяснил, дядька Лука!

– Хорошо. Тогда домой беги. Да отцу от меня поклон передавай. Молодец, парень! – вдруг широко улыбнулся десятник. – Ну, давай, дуй…

Настроение у Ведени стало просто совершенно невероятное! Он – и вдруг старшой! Ноги сами пританцовывали, разбрасывая брызги воды и грязи…

– Эй, ты! Чумной! Подь-ка сюда! – в проулке стоял младший сын мельника Гераська с приятелями. Веденя с ними никогда особо не дружил, но вроде и не ссорился. Да и от остальных отроков те всегда держались особняком, и не столько потому, что подобралась там все больше родня (это-то дело понятное – все с детства вокруг своих собираются, вон, дядьки Луки родичи тоже ватагой ходят), сколько потому, что уж больно много о себе понимали. Подумаешь, и позажиточнее их отцов есть, а не важничают, а эти…

До сих пор все этим «важничают» и ограничивалось: если не считать мелких стычек по разным пустякам, вполне обычных в мальчишечьей жизни, так откровенно Гераська не нарывался. А вот сейчас, похоже, решился. Он уже давно на воинских учеников Луки смотрел исподлобья.

Почему его с родичами Лука в учение не взял, неведомо. Бронька говорил – отец Гераськи приходил к рыжему десятнику, про что говорили, правда, он не слышал, наверное, как раз просил за своего сына, да ушел злющий. Все это Веденю совершенно не касалось, но сейчас ему словно ковш воды на голову вылили. Он прекрасно знал о прозвище своего отца и не любил его. А уж когда так вот…

– А в зубы не хочешь? – То, что драки не избежать, он понял сразу, но как же не хотелось! Да и сил не осталось. Наверняка Гераська нарочно именно сейчас прицепился, после занятий.

– Подойди и дай! Деся-я-ятник Чумной…

Веденя даже злиться почти перестал – это когда же они узнали? Не иначе, подсматривали…

– А тебе завидно, что ли?

– Чего? – Гераська презрительно скривился. – Пинкам, что ли, завидовать, которыми вас, дурней, дядька Лука, как собак по околице, гоняет? Да кому оно нужно-то? Да и не быть тебе десятником – не по вашему чумовому рылу гривна. Спроси своего отца, сколько он у моего деда нужников перечистил. Из милости позволили, а то бы ему сроду пояса воинского не видать… Так дурни у умных вечно в работниках, хоть с мечом, хоть с сохой… И тебе туда же дорога!

Вот теперь злость ударила в голову так, что в глазах потемнело. Презрительный хохот Гераськиных подпевал только подлил масла в огонь. Противники явно заманивали Веденю в узкий проулок, где легче взять числом. А и плевать! И больше не рассуждая, он врезал, как учили. В зубы. Гераська кувырнулся назад. Сбоку прилетел чей-то кулак, Веденя увернулся, даже не успев заметить, чей. Ушел и от второго удара ногой, но отскочить от жирной туши Мотьки Каши в проулке шириной в три локтя не было никакой возможности. Толчок оказался сильным, Веденя опрокинулся на спину и ударился затылком обо что-то твердое. И потерял сознание.

Фаддей в прекрасном настроении возвращался домой с реки, где он все утро провозился с шитиком. С полем под новый огород закончили еще накануне: бревна загодя вывезли, валежник и весь лесной мусор спалили, распахали. Можно и репу сажать. Ничего не скажешь – работа тяжкая, а надо. Глава холопской семьи попался рукастый и работящий, подсказал, как легче на веревках бревна укладывать, да и баба его не ленилась: понимали, что и им с того огорода кормиться. После такой работы можно если не отдохнуть, то заняться чем-то для удовольствия.

Вот шитик таким удовольствием и был. Без лодок, хоть каких-нибудь, на реке никак не обойдешься, у всех в селе они имелись. Ратнинцы, ежели где по узким протокам или курьям полазить, долбленки ладили – лучше для такого дела и не придумаешь. Имелись и набойные лодейки: тоже невелики, однако для рыбака, что на стрежне рыбу берет, такие удобнее простой долбленки. Ну, а те, кому рыба не просто подспорье в хозяйстве, а для прокормления, так и вовсе заводили несколько разных лодок. Помнил Фаддей, как мальчишкой бегал на берег, где холопы отца Говоруна мастерили большую ладью – тот все пытался наладить торговлишку с Туровом да другими городами. Не вышло, правда – какой из ратника купец?

Однажды в походе Чума подсмотрел, как шитики делаются, и потом целую зиму в сарае над своим мудрил. Зато по весне как ратнинцы глаза вылупили, когда он этот самый шитик на воду спускал. Невелик, конечно, всего-то локтей двенадцать, а вместительней обычной долбленки, да и поустойчивей, что для рыбака не последнее дело, хоть и сидит в воде помельче. Ну, и полегче.

Рыбка-то не только кормила, но и неплохой доход давала, особенно если знать, как ее не только выловить, но и приготовить. И если наловить того же осетра все в Ратном умели, то как засолить и подкоптить, чтобы во рту таял, словно масло, и не разваливался, знал только Чума. Повторить никому не удавалось, а у него и свои покупали, и на Княжьем погосте не брезговали, недаром купчики, что время от времени наезжали в Ратное, первым делом к Фаддею шли, за осетрами, подкопченными до нежности. Да и остальную рыбу брали охотно; не сказать, чтобы дорого, зато самому никуда не мотаться.

И за сына Чума радовался. Накануне встретил Игната, который вместе с прочими новоявленными боярами к вечеру заявился в Ратное («И чего их всех принесло, интересно? Словно сговорились. Ну да и хрен с ними – не мое дело…»), так тот очень даже Веденю хвалил. Из лучших у него сынок – это ли не радость?

И Дуняша у них выросла рукодельницей – вышивка ей удавалась на диво. Сам-то Фаддей особо в этом не разбирался, но Варька не могла нахвалиться. А недавно дочь выпросила у матери два клубочка шелковых ниток, тех, что он лет пять назад из похода привез. Варвара их все берегла, да руки не доходили, а тут на тебе! Девка так рушник вышила, что и на торг отвезти не стыдно – полкуны можно запросить, не меньше. Варька разохалась и рушник дочери в приданное сразу отложила – возраст подошел.

А младшая все больше с травками да всякими настоями возилась, глядишь, травницей станет. Не Настениного полета, понятно, так ведь и простыми хворобами, да по бабьим делам тоже кому-то надо пользовать, а почет не меньший, и прибыток тоже – люди за такую помощь всегда щедро отдарятся, и в будущей семье такую невестку уважать и ценить станут. Та же Настена и поучит, за серебро, конечно, но тут уж ничего не попишешь, учение всегда дорого. Серебро-то как далось в руки, так и уйдет, а умение и пропить не всякому удается – всегда с собой.

Да и Варюха, может, еще сынка сподобится родить, не старая же, некоторые бабы и позже рожают. Двое младенцев у них померли, царствие им небесное.

«Кабы не Настена, так и Снежанки с Веденей в последнее поветрие не стало бы. Так что если младшая и впрямь на лекарку нацеливается, выдюжим. Оно того стоит».

Хорошо все же! Мысли в голове крутились добрые, спокойные. Солнце яркое. Лужи синие. Он разглядел свое отражение в очередной: это ж надо – борода от улыбки до ушей чуть не вдвое раздалась. «Ах ты, зараза! Дразнишься? А на тебе!» И брызги, сверкнув на солнце, разлетелись в стороны. Чума хмыкнул, хохотнул и поскакал, как бывало в далеком в детстве, по лужам, любуясь сверкающими брызгами.

У ворот, за которыми возле колодца, как обычно, толпились бабы, пришлось утихомириться и дальше идти степенно – все же не мальчишка.

– Слышь, Фаддей, отстаешь от сынка-то… – Верка, вечная соперница его Варвары в бабьих перепалках, тянула из колодца ведро. – Или не знаешь еще? Веденя-то твой в десятники выбился. Начальный человек прям – куда там! Да ты постой, погоди, расскажу! – зачастила она, видя, как Фаддей, не оборачиваясь, прибавил шагу.