Было ли это призывом — пусть неосознанным, но искренним? И если да, то могла ли она не откликнуться?

Она зашла в гостиную из сада. Не спряталась за кустами, чтобы незаметно полюбоваться игрой музыканта, как в прошлый раз, а переступила порог и сделала десять шагов по мягкому ковру. Шелковистый ворс ласкал голые ступни, приглушённый свет торшера окрашивал всё вокруг в золотистые тона. Она остановилась в центре комнаты. Глеб заметил гостью и прервался. Хрустальная бусинка подвисла в воздухе, а потом сильные мужские пальцы снова легли на клавиши, и бусинка упала, разбилась о мрамор сверкающими осколками. За ней вторая, третья, четвёртая. И, как всегда в этот момент, на глазах навернулись слёзы — от острой и глубокой печали.

Он доиграл мелодию и медленно, словно нехотя, оттолкнулся от рояля. Развернулся на крутящемся стуле и бессильно уронил руки на колени. Он тоже успел переодеться: на нём были джинсы и простая белая футболка, подчёркивавшая подтянутую фигуру. Это в костюме он выглядел взрослым и солидным, а в джинсах казался молодым и уязвимым. Надя смотрела на него, а он рассматривал свои руки, как будто боялся поднять взгляд.

Надя взялась за узел пояса. Помедлила несколько секунд, набираясь храбрости, и развязала. Разве не за этим она сюда пришла? Разве не за этим он её позвал? Он играл ночью «Мой большой секрет» — она никогда не поверит, что он выбрал эту музыку случайно. Полы халата разошлись, обнажив узкую полоску тела. Надя не произнесла ни слова, но, без сомнения, Глеб догадался о её намерениях. Любой бы догадался.

К щекам прилила кровь, сердце стучало всё быстрее и быстрее. Теперь, когда её жизнь разрушена, имя опозорено, а тело осквернено, почему бы не заняться тем, чего она по-настоящему хотела? Тем, о чём запрещала себе думать с самой первой их встречи. Тем, в чём действительно нуждалась, — быть с ним одним целым, отдаться ему, принять всё, что он способен ей дать.

Он бросил на неё быстрый взгляд, неразборчиво выругался и отвернулся. Сцепил зубы, играя желваками, и соединил руки, лежавшие на коленях. Прикрылся переплетёнными пальцами, как щитом, но его напряжённая поза, строгий профиль и отчаянное желание скрыть чувства лишь подсказали Наде правду. Он хотел того же, что и она!

Надя повела плечами — и халат осел у ног махровым сугробом. Глеб молниеносно очутился рядом. Она в своём томлении даже не заметила, как он преодолел разделявшие их три метра. Схватил за волосы и рванул к себе. Прижался щекой к щеке, обдавая ухо горячим дыханием:

— Чего ты добиваешься, Надя?

От его хриплого тембра, от того, как пылало у него лицо, от трения неожиданно колкой щетины у Нади подкосились колени.

— Ты знаешь…

— Зачем тебе это?

Подчиняясь руке, сжимавшей волосы на затылке, она запрокинула голову. Вытолкнула признание сквозь пересохшее горло:

— Потому что мне так хочется. Потому что мне нечего терять. Потому что я люблю тебя.

Она перешагнула барьер стыдливости и поступала так, как подсказывали чувства и инстинкты. Глеб отпустил её, и она зажмурилась от страха: сейчас он поднимет халат, набросит ей на плечи и скажет, чтобы она уходила. Но он этого не сделал. Она ощутила на лице дыхание и сухое, невесомое, скользящее касание сомкнутых губ. Он не целовал, он лишь обозначал возможность поцелуя, оставляя ей шанс опомниться и передумать. Не верил, что она пойдёт до конца? Ждал от неё последнего шага, который отрежет все пути назад?

Он ошибался — она не отступится.

Надя привстала на цыпочках, вытянулась в струнку, нашла его губы и… оторвалась от земли, подхваченная сильными руками. Взлетела в воздух, как на качелях. Со стоном облегчения обняла Глеба за шею и позволила отнести себя в спальню.

Он бережно опустил её на покрывало и лёг сверху, не прекращая целовать. Тяжесть мужского тела, его твёрдость и жар, ощущаемые даже сквозь одежду, заставляли трепетать струнки, о существовании которых она и не подозревала.

Всё случилось не так, как она представляла. Реальность не совпала с девичьими фантазиями: она оказалась более трудной, болезненной и примитивной. Но место нежности тоже нашлось — такой невыразимой, безграничной и упоительной нежности, что Надя и помыслить не могла. Ничего подобного она раньше не испытывала. Она утопала в любви, нежности и слезах.

— Я могу остановиться, милая…

Она лишь крепче к нему прижималась:

— Нет, продолжай.

— Послушай, если тебе больно или дискомфортно…

— Прошу, не останавливайся!

— Но ты плачешь.

— Это не потому, что мне плохо. Мне хорошо, хорошо…

Она не врала. Ей было хорошо — потому что он наслаждался, и его наслаждение сладким эхом отзывалось в каждой клеточке её тела. Она дарила ему себя, и он брал этот дар. Остальное не имело значения.

Она притворялась, что спит, а сама слушала, как бьётся его сердце. Широкая грудь размеренно поднималась и опускалась, дыхание казалось глубоким, но, возможно, он тоже притворялся. Им нечего было сказать друг другу. Да и о чём они могли говорить: девушка, залетевшая от собственного брата, и мужчина, изменивший жене? Надя украдкой гладила крестик отца Сергия, лежавший в ложбинке груди, и молилась, чтобы эта ночь никогда не кончилась.

Утром она задремала, а когда проснулась, не увидела Глеба рядом с собой. Встала с кровати и заметила на простыне пятна. Может быть, помощь герра Юханссона и не понадобится? Если у ребёнка генетические отклонения из-за того, что родители близкие родственники, то ему и без операции не суждено родиться. Она отнесла постельное бельё в стирку, сходила в душ и спустилась на кухню. Глеб, уже в костюме и галстуке, разговаривал по телефону и свободной рукой мазал сливочное масло на тост из белого хлеба. Никаких смузи и каш из отрубей на ключевой воде. На хлеб Глеб положил толстый кусок колбасы и протянул Наде:

— Ешь.

Она с удовольствием откусила. Проголодалась после бессонной ночи. Глеб налил крепкий кофе в две чашки, добавил сахара и сливок. Сел за стол.

— Где твой телефон?

— В коттедже.

— Я попросил Марту выяснить номер твоего банковского счёта и перечислить небольшую сумму. Так что не удивляйся, когда увидишь сообщение из банка.

Она что, звонила Любаше?! Только Любаша знала номер карты.

— Зачем? Мне не нужны деньги!

Это было как-то грязно — получить вознаграждение после ночи любви.

— Всем нужны деньги, — ответил Глеб. — Мне будет спокойнее, если я буду знать, что ты не нуждаешься. Пожалуйста, не возражай. Это не связано с тем, что случилось ночью, я бы в любом случае предложил тебе денег. Я всё-таки твой дядя. Прошу, прими от меня эту помощь.

Он просил с таким умоляющим выражением лица, что Надя уступила. Кивнула и пробормотала «спасибо».

— Я должен сказать кое-что ещё. — Казалось, он сомневался, говорить или нет. — Просто не хочу, чтобы ты услышала это от других.

Надя замерла с бутербродом в руке. Таким тоном обычно сообщают плохие новости.

— Что?

— Я сегодня уеду, — сказал Глеб.

— Куда? В командировку? По делам?

— По личным делам, — ответил он.

— Надолго?

— Я не знаю, когда вернусь. Связи со мной не будет. В конторе до моего возвращения останется Марта — она мой заместитель и правая рука. Если тебе понадобится поддержка — обращайся к ней, не стесняйся. Она сделает всё, о чём ты попросишь.

Ну понятно, он решил сбежать подальше от Нади и приказал Марте следить за ней. Мало ли что стукнет в голову провинциальной дурочке? Как Надя ни крепилась, предательские слёзы выступили на глазах.

— Это из-за меня?

— Что? — не понял он.

— Уезжаешь. Из-за меня?

— Нет, милая, нет, — мягко ответил он. — Из-за тебя я мог бы совершить много глупостей, но никогда не уехал бы. У меня есть свои причины для отъезда.

И Надя догадалась.

— Это из-за мирового соглашения, да?

Он промолчал. Надя спросила по-другому: