Полина уже знала, что в Москву придётся везти младшую племянницу, — Надюшу, а не старшую Любашу, которая спуталась с Маратиком. Все в Юшкино об этом судачили. Что ж, Андрею надо было жениться на Полине — тогда бы он стал отцом прекрасного сына, а не бестолковых девок!

Надю Полина не жалела. Она же не на смерть её увозила. Не исключено, что без матки жизнь деревенской глупышки заиграет новыми красками: никаких детей, никаких хлопот, никаких ограничений. Да и жених у неё нарисовался — весьма приятный юнец. Не пропадёт!

Ей и в страшном сне не могло присниться, что эта молоденькая наивная дурочка влюбится в Глеба, а он ответит на её чувства. Насколько Полина изучила мужа, на такое безрассудство, как близость с родственницей жены, он мог пойти только по большой любви и после долгих сомнений. Он был на удивление морален в этом вопросе.

Полина извинилась перед Юханссоном и русскими врачами, готовившими её и Надю к трансплантации. Оплатила все счета, попрощалась с персоналом и позвонила Рафаэлю: сама она сесть за руль не рискнула. Руки тряслись, ноги подкашивались, внутри всё противно дрожало. По дороге рассказала сыну о том, что произошло в клинике, — ни о чём не умолчала. Он подал ей бумажный платочек и сказал:

— Ну и подлая же у тебя племянница! Ни стыда ни совести. Ладно, плевать! Я люблю тебя, мамуля, нам никто с тобой не нужен. Помнишь как в детстве — только ты и я?

Она слабо улыбнулась сквозь слёзы. Дома их ждала Марта. Вот уж кого Полина хотела видеть меньше всего!

— Ты выяснила, куда уехал Глеб? — напрямик спросила Полина.

— Нет, я по другому поводу, — ответила Марта. — Как прошла операция Нади?

— Замечательно.

— Как она себя чувствует?

— Как бодрая козочка. Ускакала в своё Юшкино.

— То есть, всё хорошо?

— Всё прекрасно, Марта, не волнуйся, — убедительно соврал Рафаэль. — Надя молодец, она справится. Мы созванивались — она уже в поезде, мы купили ей отдельное купе.

Марта заметно расслабилась.

— Полина, я приехала по делу. Глеб доверил мне провести ваш развод.

— Что?!

— Он сказал, что это не будет новостью для тебя.

— Да, он спрашивал… Упоминал… Но почему он сам не сообщил мне? Почему не обсудил со мной? Это так жестоко — послать тебя! Как будто я не заслужила даже разговора!

— Скажу честно: после того, что ты сделала, он не хочет с тобой общаться.

— А что я сделала? Это из-за мирового соглашения, да? — Полина чувствовала, как внутри неё зарождается истерика. — Ты глянь, какой чистоплюй! А что, он думал, я отправлю единственного сына в тюрьму? Не буду защищать его до последней капли крови? Не пойду на всё ради его спасения? Да я на убийство ради него пойду! Рафаэль всегда будет для меня дороже всех людей на свете! Тебе не понять, у тебя нет детей! И Глебу не понять — у него тоже нет детей! А я мать! Мать! Мать!

Она кричала и захлёбывалась слезами, пока Рафаэль не обнял её и не отвёл в спальню.

Надя содрала чулки в привокзальном туалете, швырнула их в урну. Туда же отправилась банковская карта с отступными от Глеба. Она не возьмёт эти деньги! Помощь от чистого сердца она бы приняла, но возмещение морального вреда… Или как это называется у юристов? Нет, это унизительно и позорно — брать деньги за ночь любви и потерянную девственность!

Она погнула карточку в разных направлениях и расцарапала монеткой чип и номер счета — чтобы хитрые московские мошенники не воспользовались адвокатскими миллионами. Выбросила карту и вытерла руки о джинсы, словно грязные деньги могли запачкать пальцы. Заглянула в кошелёк: там лежало всего несколько сотенных купюр. Денег на билет до Коробельцев не хватало. Если бы хватало, Надя махнула бы рукой на сумку с одеждой, которая стояла собранной в коттедже, да и уехала бы, в чём была. Слава богу, паспорт она взяла с собой в больницу.

Но теперь надо было выкручиваться.

Она вздохнула и набрала номер Юсуфа. Не хотелось тревожить его в очередной раз, но выхода не было. Он знал, какая операция ей предстоит, поэтому ответил быстро. Спросил с беспокойством в голосе:

— Надя? Что случилось? С тобой всё в порядке?

Если исходить из того, что ей удалось сберечь свои внутренние органы в целости и сохранности, то да, она была в порядке. А если вспомнить, что она носила ребёнка от мужчины, который бросил её после единственной ночи, — то не очень.

— Всё хорошо, Юсуф, — ответила она, — не беспокойся. Просто мне нужна твоя помощь. Привези, пожалуйста, сумку, которая стоит в моей спальне, и полторы тысячи рублей. Я сейчас на Ленинградском вокзале, мне не хватает на билет до Коробельцев. А когда я приеду домой, то верну тебе деньги на карточку.

— Ну о чём ты говоришь, даже не думай! — возмутился Юсуф. — Конечно, я тебе помогу. Жди меня, я приеду вечером. Сейчас не могу отпроситься, но как только освобожусь — сразу же приеду на вокзал! Не беспокойся.

— Только не рассказывай обо мне никому, ладно?

Он помолчал, обдумывая просьбу. Спросил:

— Ты что, сбежала от Паулины Сергеевны? Она тебя ищет? Ты скрываешься?

— Нет, что ты! Она в курсе, что я уезжаю. Просто мы поругались, и я не хочу с ней встречаться.

Юсуф ответил:

— Понимаю. Жди меня.

Надя вышла на улицу подышать свежим воздухом. Накрапывал мелкий дождик, ветер трепал косички. Июньская московская жара сменилась июльской сыростью. Надю обтекали толпы людей, а она чувствовала себя мальком в аквариуме, набитом хищными голодными рыбами.

Как получилось, что она возвращается домой с ребёнком от мужчины, который не собирался на ней жениться? Как она это допустила? Где ошиблась? Почему погубила себя?

И самое главное — как она посмела влюбиться в того, кого любить грешно?

— Не стой на дороге, раззява! — толкнула её злобная тётка с торбой на колёсиках.

Надя отпрянула, попятилась, и её снова внесло в вестибюль вокзала — спиной вперёд, да так, что она едва удержалась на ногах. Она выбралась из толпы, развернулась и увидела иконы. Здесь? Посреди нескончаемых потоков людей с рюкзаками, чемоданами и баулами? Посреди гомона, выкриков на иностранных языках и объявлений о прибытии поездов?

Она пошла к храму. Остановилась на пороге и пригладила растрёпанные волосы. Может ли она зайти в храм с непокрытой головой и в джинсах? Пахло ладаном, несколько старушек переговаривались у прилавка со свечами и книгами. Очень хотелось подойти к иконам. Пусть она и грешница (прелюбодеяние — раз, лжесвидетельство — два), но ведь не совсем пропащая душа? Одна из старушек заметила Надины сомнения и сказала:

— Иди, иди.

— Да я без платка.

— Лучше зайти в храм без платка, чем пройти мимо, — ответила она.

— Наверное, вы правы, — с облегчением сказала Надя, — спасибо.

Она подошла к иконе, лежавшей на аналое, всмотрелась в лицо святого — седого старца с невыразимо печальными глазами.

— Это Николай Чудотворец, — сказала бабушка.

— А какие чудеса он делал?

— Разные. Моряков спасал во время шторма, трём бедным девушкам дал денег на приданое, чтобы они смогли выйти замуж. Помогал путешественникам, сиротам, детям. Про Санта Клауса слышала?

— Конечно.

— Это и есть Николай Чудотворец.

Надя перекрестилась и поцеловала икону. Может, Санта Клаус и ей поможет? Она бедная путешественница, полусирота, и ждёт такого же бедного ребёнка-полусироту. Без помощи им не выжить.

Надя поблагодарила старушку и вышла из храма. В голове чуть прояснилось. Какой смысл себя пилить? Что сделано, то сделано. Возможно, она нигде не ошиблась — ведь она сама пришла к Глебу по зову музыки и сердца. Возможно, она не погубила, а сберегла себя — не будь ребёнка, она лежала бы сейчас на операционном столе, а светила хирургии вырезали из неё органы. И если она жива и здорова благодаря малышу — разве сможет она причинить ему вред? «Избавься от ребёнка», — сказала тётя. Вот уж дудки!