Пошли предположения и объяснительные соображения: Бюффон говорил, что шар земной понемногу простывал и еще простывает в полярных краях, что будто по этому животные мало-помалу переселялись на юг, к странам экватора.

Но если простывание было постепенно, если бы животные в один прекрасный день погибли, а весь край замерз бы не в тоже время, а через несколько десятков, или сотен лет позднее, то животные успели бы десять раз сгнить без остатка.

Для объяснения дела, Паллас предположил, что когда-то, в незапамятные, конечно, времена, странные потоки воды хлынули с юга на север, снесли целые стада животных, о которых идет речь, из Индии в северные края Сибири, где они и замерзли.

Но и это предположение не удовлетворительно, потому что ископаемые животные — не те же, что в Индии и не похожи ни на одно из существующих. Это окончательно порешил Кювье, сравнивая ископаемых слонов с живыми. Продолжая сравнение, он нашел также, что ископаемые носороги, медведи, олени — нисколько не похожи на нынешних. Вывод его состоял в том, что прежде нынешней природы на земле существовала другая, совершенно убитая земными переворотами, но случайно сохранившаяся в небольшом числе остатков.

Чтобы дойти до такого ясного и положительного вывода, надо было рассмотреть, как можно больше, ископаемых остатков; надо было все их рассмотреть подробно, и сравнить одну за другою кости ископаемых с костями существующих животных. Чтобы понять всю трудность этой работы, надо еще знать, что целые скелеты попадаются в земле чрезвычайно редко, что ископаемые кости обыкновенно встречаются врозь, поодиночке, что часто перемешано несколько костей самых различных животных, что почти всегда эти кости исковерканы, изломаны, или потерты. Нужно было приобрести способ, методу, посредством которой узнавать всякую кость и с полною уверенностью отличать ее от другой; надо было отнести каждую кость к тому виду, к которому она принадлежала; надо было по немногим костям, или по одной, достроить весь скелет животного.

Эта работа — блестящее применение к делу сравнительной анатомии. Мы уже видели, что такое — подчиненность органов, открытая знаменитым Кювье. Будь одна часть животного не такая, как есть, а другая, — все животное будет другое.

У животного плотоядного органы чувств, органы движения, пальцы, зубы, желудок и прочие внутренности устроены так, что животное может удобно завидеть, догнать, схватить, разорвать и переварить добычу. Все эти части неизбежно связаны между собою; не будь одной из них — все остальные не нужны, животное не может существовать.

Животное травоядное все — совершенно другое, так что по устройству внутренностей, например, всегда можно определить, каковы должны быть ноги, зубы, челюсти, органы чувств. По форме одного зуба можно определить все остальные части.

Все органы зависят один от другого, и так строго, так неизменно, что Кювье узнавал животное по одной только косточке, по одному обломку кости. Он определял роды и виды неведомых животных по нескольким костяным обломкам.

Оказалось, мало-помалу, при дальнейших исследованиях, что животных, исчезнувших теперь с лица земли, было множество, и самых страшных, самых чудовищных форм. Открылось, что были ящерицы, ростом с нынешних китов, видом, похожие столько же на крокодила, сколько и на рыбу; что были летучие мыши, с клювом, очень похожим на птичий, только вооруженный зубами, с коротеньким хвостиком, длинною шеей, как у гуся, но с крыльями летучей мыши. Такое животное могло летать, ползать и цепляться за скалы. Существуют теперь звери, называемые ленивцами; они величиною бывают с обыкновенную кошку. Ископаемый зверь, несколько похожий на это животное, был магатериум, длиною в пять с половиною аршин, вышиною — больше двух с половиной и с такими сильными лапами, что они годились бы для зверя, еще втрое больше этого. Мамонты, сибирские слоны, были больше слонов и покрыты длинною, грубою шерстью; мастодонты — почти такой же величины, отличаются тем, что зубы их были с острыми зубцами, почему их долго считали за плотоядных слонов. И не перечесть всех ископаемых животных, которых исследовал Кювье, и которые существовали не в одно время, а в три различные поколения, погибавшие одно после другого.

Кювье говорил вообще довольно торжественно, даже несколько медленно, особенно в начале каждой лекции; но мало-помалу прилив мыслей одушевлял его, речь становилась оживленнее, глаза начинали блестеть огнем вдохновения, и тогда речь его была восторженна, быстра, одушевленна.

Жизнь его была очень проста, не отмечена никакими особенными событиями, кроме великих умственных работ. Его повышения по службе справедливо вознаграждали его неутомимую деятельность. А работы у него было много: где бы и кто бы ни открыл редкое животное, всякий сообщал свое открытие знаменитому натуралисту. И это было очень естественно: его слова, его лекции, его сочинения одушевляли всех наблюдателей; можно справедливо сказать, что повсюду наблюдатели вопрошали природу во имя Кювье.

Самою резкою чертою характера Кювье было любопытство, которое переходило у него в страсть; при этом память его была поразительна, и потому не удивительно, что он знал много. Он с необыкновенною легкостью, без малейшего усилия, переходил от одного занятия к другому. Едва ли кто на свете занимался наукою с такою неутомимостью и так ловко распоряжался временем, что умел не терять ни минуты. Каждый час у него был определен на известный род занятий; для всякой работы у него был особый кабинет, в котором были собраны книги, вещи и рисунки, относящиеся к работе. Все было приготовлено, предвидено, чтобы никакая внешняя причина не остановила свободного течения труда.

Кювье был вежлив, как всякий образованный человек, но чувства его никогда не расплывались в словах; у него было много доброты, которая помимо слов прямо бралась за дело: как будто он и тут боялся потери времени.

^AРАГО.

В октябре 1853 года умер Араго, знаменитейший из современных нам французских ученых, на семьдесят втором году славной и трудолюбивой жизни.

Он родился в 1786 году в южной Франции, неподалеку от Пиренеев. В ту пору, когда он ходил учиться в приходскую школу, южные провинции Франции были наводнены отрядами испанских войск. Правительство часто посылало против них отряды своих войск, и маленький Араго с восторгом любовался на офицеров, которые останавливались на дневку в доме его отца. Он слушал их восторженные патриотические речи, сам возгорелся воинственным жаром и так и порывался на войну, на защиту границ своей родины.

Он вставал по ночам, потихоньку прокрадывался в комнату постояльцев и примеривал их там щегольские, блестящие мундиры. Конечно, мундиры сидели на его узеньких плечах, как мешки, но он был очень доволен светлыми пуговицами и блестящими эполетами. Потом, возвратясь в свою постель, он всю ночь бредил, как он рубит с одного взмаху целые батальоны испанского войска. Часто случалось, что мать Араго посылала своего слугу догонять добровольного новобранца, который уходил за полком, маршируя самыми преувеличенными шагами в ногу с солдатами. Случалось не раз, что слуга брал в плен молодого воина верстах в пятнадцати, или в двадцати от дому. Ребенку не спалось, и все мерещились ему сражения, гром выстрелов, и большие фронтовые ученья. Домашние должны были день и ночь смотреть, чтобы ребенку не вздумалось опять уйти. Однако дозор был не очень строгий, потому что однажды утром на рассвете он успел ускользнуть на базарную площадь своего родного села, обычное сборное место военных отрядов.

В эту пору многие из окрестных деревень были уже заняты Испанцами, и народная война кипела во всем разгаре. Солдат однако же не было на площади и все село спало глубоким сном. Вдруг видит наш воин, что вдали, из-за угла, показались восемь человек испанских кавалеристов. Себя не вспомнил ребенок от негодования и изумления; а испанские солдаты, ночью вероятно заплутавшись в своих разъездах, въезжали осторожно в незнакомое село, озираясь во все стороны. Маленький Араго, не говоря ни слова, кинулся домой, схватил старинную рыцарскую алебарду, висевшую на стене, и с криком ура! опять побежал на площадь рубить неприятелей. С разбегу, ударил по ноге унтер-офицера и опасно его ранил; а тот прицелился в него из карабина. Бедное дитя должно было дорого заплатить за свой порыв храбрости, но тут со всех сторон показались мужики с косами, ломами и вилами. Окруженные Испанцы должны были сдаться. Маленькому Араго было семь лет, когда он совершил этот воинский подвиг.