Линн тихо сидела на заднем сиденье. Она не знала, что именно ее тетя рассказала им о ее предыстории, но ожидала встретить враждебность. Вместо этого оба они казались скорее удивленными. Она подумала, не работали ли они раньше с наведением порядка. Наверняка. В таком случае у них было совершенно точное мнение о таких, как она. Может быть, они даже участвовали во время беспорядков, связанных с маршем в Салеме. Или у них были коллеги, которые получили физические или психические травмы после столкновений с демонстрантами. Трудно было понять, о чем они думали.

Может быть, они охотнее видели бы ее за решеткой, чем хотели бы сотрудничать с ней в ходе расследования? Хотя Луиса и клялась, что они ничего не имеют против нее. Но и она не собиралась стоять перед ними с кепкой в руке, как бедная родственница, и просить прощения за свое прошлое или отказываться от своих взглядов, которых она по-прежнему придерживалась. А в некоторых отношениях еще и больше, чем раньше. Это они нуждались в ней. А она прекрасно может справиться и без них – больно надо.

Она незаметно наклонилась вперед и покосилась на чернокожего парня на переднем сиденье. Мешковатые армейские брюки. Белые адидасовские кроссовки. Толстая золотая цепочка. Никакой бейсболки. И все же это был тот самый парень, который выскочил вчера из дома на улице Хегалидсгатан. Хип-хопер. «О господи», – подумала она.

Они уже проехали Ратушу по пути к штаб-квартире полиции, а никто по-прежнему не вымолвил ни слова. Она помотала головой. Что это такое? Демонстрация власти? Или обычный мужской прием подавления воли?

Эрик наконец не выдержал и повернулся. Линн с удивлением посмотрела на его улыбающуюся физиономию.

– Извини за вопрос. Просто любопытно. Почему такой человек, которого осудили за подслушивание и создание помех полиции, вдруг соглашается нам помогать? Тебя обратили в тюрьме в новую веру или что?

Он не ждал ответа.

– Или просто стало скучно и захотелось обратно, к приключениям подросткового возраста? Правда, уже на другой, на нашей, так сказать, стороне баррикад?

Линн не отрываясь смотрела на него. Ее серо-голубые глаза потемнели и почти слились с чернотой зрачков, став угрожающими. И ответ прозвучал не слишком сердечно.

– Наше сотрудничество может оказаться весьма непродолжительным. Особенно если мне придется сотрудничать с кем-то, кто вполне подходит под шаблонное мнение о полицейских: глупые шутки, непродуманные утверждения и обобщения. «Слова летят, мысль остается тут»[24].

«М-да, день будет длинным и трудным», – подумал Рикард. Ему пришлось вмешаться и прервать словесную перепалку между Эриком и Линн. Тон становился тем враждебнее, чем ближе они подъезжали к Управлению полиции. Когда Эрик назвал ее «избалованным демонстрантом-профессионалом», она ответила обвинением полиции в том, что они вели себя точно так же, как в Одалене в 1931 году[25] и когда пару лет назад направляли лошадей на беззащитных демонстрантов, протестовавших во время выступления на площади «Партии шведов»[26].

Приехали. Рикард въехал в подземный гараж и поставил машину. Пора было начинать работать.

Когда Эрик шел за ними в лифт из гаража, он начал понимать, что вел себя не слишком дипломатично. Наверняка даже слишком грубо. Но он не мог молчать и безропотно соглашаться сотрудничать с человеком, осужденным за преступление против безопасности страны, какие бы гарантии ни давала его начальница.

На самом деле его скорее развлекало ее внезапное участие в расследовании. Ни он, ни Рикард не участвовали в разгоне демонстраций в Салеме, поэтому его лично это не касалось, хотя он и был доволен тем, что такие манифестации «подлинных шведов» и их столкновения с противниками национализма, кажется, прекратились.

Преступление, за которое осудили Линн, «подслушивание», казалось абстрактным и стояло крайне далеко от определения терроризма. Он знал, что Союз юристов критиковал многие из приговоров, которые после беспорядков в Гетеборге в 2001 году[27] использовались в качестве прецедентов, поскольку наказания были не пропорциональны преступлениям. И в случае Линн так, несомненно, и было. Подслушивать радиопереговоры полицейских и ориентировать протестующих против правоэкстремистских митингов – разве за это следовало дать три года тюрьмы? Даже если ее и освободили условно до истечения срока. Ясное дело, что она недолюбливает полицию. А теперь они вдруг должны сотрудничать. «Флаг в руки, и вперед», – подумал он.

Линн шла за Эриком и Рикардом по душным коридорам, которые прямо-таки источали аромат бюрократии: сочетание пыли, застоявшегося воздуха и трудноопределимого оттенка желто-коричневой краски на стенах. Вдоль коридоров монотонно тянулись ряды комнат с одинаковыми интерьерами. Кое-где на письменном столе можно было заметить фото членов семьи, но чаще не было и их. Ничего личного. Только папки с делами да картонные коробки с вещественными доказательствами по текущим расследованиям. Мелющие жернова правосудия[28]. Преступность, которая постоянно повторялась, в худшем случае росла и модифицировалась, захватывая ранее неизвестные области: криминальные мотоклубы, ассирийская мафия, мошенничество в интернете или еще какой-нибудь новый синтетический наркотик.

Разница с ее собственным миром была колоссальной. Она находилась очень далеко от того ощущения свободы, которое ей давала езда на доске, когда она парила над асфальтом, и еще дальше от анархической и насыщенной фантазиями атмосферы ателье на острове Лонгхольмен. Вместо этого чувства свободы и полета она испытывала клаустрофобию. И не потому, что в доме полиции было тесно, а потому, что Линн не могла стряхнуть с себя ощущение, что она сама себя загнала в угол, из которого нет выхода. Кроме всего прочего, эти коридоры были ужасно похожи на те, по которым ей пришлось ходить два года и два месяца, когда она сидела в Хинсеберге[29].

Ей было не по себе. Правильно ли она поступила? С одной стороны, трудно себе представить более отвратительное преступление, чем убийство молодой женщины. И понятно, что она, Линн, хочет помочь близкому другу и родственнице, своей тете, маминой сестре. Но с другой стороны, эта ее тетя, Луиса, работала в полиции. Той самой полиции, которая стреляла в демонстрантов в Гетеборге, избивала до бессознательного состояния девушек возле порномагазинов и чьи служащие в некоторых случаях не только оправдывали правых экстремистов, но, как можно было подозревать, и сами симпатизировали подобным идеям.

Когда она выходила из ворот тюрьмы Хинсеберг, ей и в голову не могло бы прийти, что она будет сотрудничать с ними, с полицией. Легко было себе представить, как удивились и возмутились бы ее товарищи, если бы увидели ее сейчас. Даже те, кого она хорошо знала и с кем все еще встречалась, не нашли бы оправдания ее поразительной наивности. А другие, самые догматичные и негибкие, с кем она давно порвала всякие контакты, они бы просто решили, что она стала предательницей и «продалась врагам». И вот теперь она становится частью той самой системы, которой она сопротивлялась всю свою жизнь. И ей за это будут еще и платить.

Она смотрела в спины идущих впереди полицейских, о которых она толком ничего не знала, и вошла вслед за ними в кабинет Луисы.

Луиса ей весело кивнула. В комнате сидели еще несколько человек.

– Привет, хорошо, что ты смогла приехать так быстро. Я собрала тех, кто связан с расследованием, чтобы всех познакомить. Мы не так уж часто привлекаем к работе… э-э-э… консультантов.

Линн сдержанно кивнула присутствующим, соглашаясь с кратким описанием самой себя, как ее описала им Луиса. Линн обвела взглядом сидящих за столом. Мария, эксперт-криминалист, примерно лет тридцати. Красивая. Судя по виду, умница. Юнгберг показался ей приятным. Последний, Стен Хофман, мужчина в форме, старше других, видимо, шеф. Но начальник не Луисы, а группы профилирования преступников. Будто из американского детективного фильма.