Хитрый ход, говорите, отобьём, если что. Только вот прямо здесь и сейчас, кто здесь хитрый, на кого ход сделали, и где те, кто отобьют, когда то само «если что» уже настало? Отобьют ли?

Он пронырнул сквозь пучки травы в собственный рост, перескочил через грязь. Куча ненужности впереди, совсем рядом, а перед лицом из полумрака прочертило остриё осколка зеркала. Вадим уклонился, успел, чтоб не порезали, резко подался назад, но не устоял и ухнулся вниз.

Бетонные плиты мостовой не ласково приняли Вадима. Боль мгновенно пронзила навылет спину, прорвалась сквозь рёбра и впилась в шею. Он рывком прогнулся чуть вверх, упёрся руками в бетон, чтобы подняться, но не успел, чья-то грузная нога жёстко надавила ему на шею – другая на грудь.

Вадим встрепенулся, растерянно задёргался из стороны в сторону, исступленно потянулся к зеркалам, что рядом никчёмными валялись, пальцами всё жёстче скрёб, драно хрипя, рвался вперёд, ещё немного. Ещё! Вывернуться пытался, шею освободить, но не позволяли. Ещё тянулся, ещё. Ну, же! Ну! Дорого же плачу вам, помогите мне! Давай, давай, давай же! Нащупал-таки холодное лезвие, сгрёб его в ладонь, крепко сжал в руке и, воя сквозь зубы, размахнулся и вонзил остриём в лодыжку обидчику, грубо вдавил и тут же выдернул. Нападавший сипло заскулил, давить на горло Вадима перестал, отшатнулся в сторону, а по мостовой пошли бурые пятна.

Вадим обхватил свою шею руками и надорвано закашлялся. В секунду собрался, хотел резко вскочить на ноги, но мощный удар в голову разрушил последний из его планов, разрушил всё. Мгновенно рассыпалась в прах мрачная реальность, а самого Вадима навсегда погребло в тугой глухоте и слепоте. Он хотел дотронуться до головы, но его руки выше запястья притоптали к мокрым плитам набережной грязными кроссовками.

Лбом до исступления жаждал приложиться к стылости, чтобы потушить жар в голове, жаждал облегчения. Воды ему нужно, воды. И как ответ на его безмолвные мольбы о влаге, ему на лицо полетели крупные ледяные капли дождя. Он силился поймать их непослушными губами, а сам при этом мелко дрожал от холода. Холод же нёс с собой туманное ощущение, что он ещё чувствует, он ещё живой.

Его разбитую голову за волосы грубо вывернули вверх, выгнули больно – в шее что-то туго хрустнуло и тут же колко стрельнуло в спину. Над ним нависали трое в чёрной одежде, в чёрных перчатках, в чёрных балаклавах. Лиц он не видел, только зияющие чернотой прорези для глаз. Его цинично держали ногами, безжалостно давили мокрыми грязными кроссовками в руки, грудь и живот, и молчали. У одного в руках блестел осколок зеркала.

Не сработал, похоже, «Хитрый ход» или сработал, а Вадим и был приманкой, про которую так много говорил Антон Александрович. Подставили всё же цинично и безжалостно неопытного юного ещё даже не сыщика под хищных Козлов, а отбить забыли. Доверие, что осторожно зарождалось внутри него, там недоразвитым и осталось, задыхалось оно сейчас, жёстко раздавленное чужими ногами. От накативших терпких обид слепла и без того хлипкая вера в людей и глохла от горечи безысходности надежда на справедливость.

Беззвучно стало. Незнакомец над Вадимом высоко поднял руку с зеркальным лезвием и вертикально направил его остриём Вадиму же в грудь. Он не принимал происходящего. Только кто ж его принятия сегодня спрашивал. Так, без спроса размахнулись и ударили.

Скрежет, грохот, толчок. Звон бьющегося стекла. Острая боль под рёбрами. Вадим судорожно встрепенулся, когда истошно заломило глубоко в груди, порывисто прогнулся чуть вверх, хрипло обрывисто вскрикнул, а на выдохе обессилено осел вниз, беззвучно вымученно просипев. Он всё ещё слабо дышал. Но недолго. У стены напротив уныло блеснул одинокий осколок старого зеркала. Зеркала бьют… Зачем бьют зеркала?.. Зачем убивают?..

– Кто-то собирает осколки… – настойчиво выдохнули шёпотом Вадиму в затылок.

Голова его распадалась на части, а тут ещё упрямо доставали со своими осколками. Что такое осколки, в конце-то концов, может, скажет кто? Вадима раздражала назойливая до тошноты пульсация в левом виске. Тукало там, монотонно стучало, терпеливо покусывая изнутри. Приложил руку ко лбу – жаром обдало, а к ладони мгновенно прилепилась мокрая испарина. С трудом открыл глаза и увидел, что стоит в мрачном коридоре у подножия широкой лестницы. Подался назад, шаря руками в темноте, и ни во что не упёрся, ничего не нащупал. Что произошло и когда, где он и он ли это сейчас, Вадим? Может, отражения снова его путают. Может, он просто с ума сошёл. Фрей рассказывал, что такое иногда случается с теми, кто говорит с отражениями.

Огляделся, глаза чуть привыкли к полумраку и неуправляемо таращились в пустоту, пытаясь угадать знакомые образы. Не выходило, свет им нужен был, а вокруг монотонная чернота. Поднял голову, а там, наверху сквозь густой мрак пробивался слабый блик.

Он шагнул вперёд, осторожно подошвой кроссовка нащупал просторную ступеньку, и ещё шагнул. Нудный скрип из-под ног предательски выдавал его в непроглядном здесь, подвывал в такт шагам, жалобно поскуливал. Вадим не отступал, опасливо шарил по деревянному основанию внизу, поднимался всё выше. Нащупал рукой перила: гладкие и прохладные на ощупь, приятные. Оглядывался по сторонам и вниз смотрел, прищуривался, попытался разглядеть хоть что-то, но не выходило, слишком темно. Свет был лишь там, наверху. Ещё шаг и ещё. Жалостливая лестница осталась позади, замерла в темноте, стоны её стихли, скрип угомонился, а Вадим обеспокоился. Впереди глухой коридор, в конце которого из-за чуть приоткрытой двери сочилось слабое освещение.

Опасливо шагал вперёд, руками старался найти стены, не дотянулся, двигался размеренно, аккуратно переступал с ноги на ногу, как по туго натянутому канату, словно боялся оступиться и сорваться.

Выкрашенная в белый глянец незапертая дверь вырвалась из темноты прямо перед Вадимом. Чуть пихнул её ногой и оказался в просторной унылой комнате. Мутный свет, который проливался отсюда в коридор, оказался ложным. Фонари с улицы нехотя делились яркостью с дремлющей комнатой, а та сквозила им в коридор.

Широкая аудитория, высокие потолки, три огромных окна в деревянных рамах, в левом углу массивный потрепанный временем шкаф из тёмного дерева. Похоже на школьный класс, только без парт и доски. Ну, конечно, почему сразу не догадался. Он в школе, в своей школе, где в этом году успешно закончил одиннадцатый класс.

Сдержанно продвигаясь вперёд, добрался до одного из окон и, не дотрагиваясь, выглянул вниз сквозь стекло. Знакомый двор и само здание снаружи. Он на верхнем этаже школы под самой крышей, а освещением оказалась уличная подсветка со стен. Вот только, где именно находилась эта комната, Вадим всё никак не мог понять. Шагнул ближе и сдержанно упёрся ладонями в стекло, мягко тёрся лбом, пытался разглядеть соседние классы.

Чуть сильнее надавил руками на стекло, и послышался сжатый хруст. Голову рывком поднял, увидел, как по поверхности стекла побежала широкая трещина, разделяя его на две неравные части. Ещё и ещё трещины, много их глубоких и мелких: оплетали паутиной, царапали стекло в хитроумный узор, мерзко шурша, крошили на бесформенные осколки. Ещё немного, и рухнет израненное окно с высоты и погребёт Вадим под прозрачными обломками.

Он встрёпано подался назад, а рядом на соседнем и том, что самое крайнее, окне послышался знакомый слабый шелест, следом скрежет и звон рвущихся на осколки стёкол.

– Кто-то собирает осколки… – не унимались у Вадима за спиной.

Он порывисто развернулся к выходу. Сгорбился, пытался заткнуть уши руками, чтобы тошный треск не ранил голову. Бьют стёкла. Кто их бьёт и зачем? Вадим не понимал. Морщился, щурился, вглядывался: зеркала на стенах, они, как и стекла на окнах, в тонких трещинах. Уродливая заразная болезнь легко расползались по отражающим поверхностям и дробила их на истрёпанные куски.

Зеркало в человеческий рост на дверце старого шкафа, который притаился в углу и пыталось спрятаться от стекольной заразы в густой темноте, с визгом разорвало на две части извилистой глубокой трещиной.