Признаться, наставники меня не готовили к встречам с потусторонними сущностями. Я был из тех посредственностей, кому самим здравым смыслом заказано совать нос куда ни попадя. Со зверьми же я давно поладил... Внушительный рост и крепкий посох, орудовать которым, скажу положа руку на сердце, я не великий мастак, были в их внимательных глазах достаточно вескими доказательствами моей несъедобности. Тем же хищникам, каковым моя палка вряд ли бы встала поперёк горла, я и сам не досаждал.</p>

<p>

   Ночь истощила дождь, и я, рассудив, что при свете дня никакие призраки не посмеют угрожать благочестивому послушнику, решился-таки не только потоптаться на опушке Мглистого леса, но и, углубившись в чащу, наведаться в грот Никласа, дабы по возможности убедиться самому, что Акилу ничего не померещилось. С этой мыслью я задремал под бодрящий храп Эгила и Эдила, которые, похоже, умудрялись препираться и во сне.</p>

<p>

   Братцы разбудили меня брюзжаньем до зари. Я лежал неподвижно, не открывая глаз, пока они, не преминув сварливо позавидовать моей праздности, не перенесли свой бессодержательный диспут куда-то в поле, на суд беспристрастных небес. Дрёма одолевала меня, украдкой возложив мягкую ладошку на веки, но солнце было мне лучшим союзником в предстоящей вылазке, и я твёрдо намеревался не упустить ни одного путеводного лучика.</p>

<p>

   Но утро сурово остудило мой исследовательский пыл холодным порывистым ветром, тянущим по тёмно-серому небу клочковатые облака, цепляющиеся друг за друга в беспросветном страхе развеяться в безбрежье. Акил исподлобья смотрел на меня, пряча в горсти свой заветный оберег.</p>

<p>

   — Здесь тебе всегда найдётся место, брат Одо, — буркнул он мне на прощанье, поспешно запихивая чудодейственный камешек под рубаху. Мои благодарности, казалось, тяготили этого дружелюбного человека, и я не мешкая зашагал к лесу.</p>

<p>

   Прелый дух вызревающей осени царил в чаще, вылощенной дождём. Привычные запахи и шорохи успокаивали, настраивая чувства на обыденный искательский лад. Редкие солнечные лучики, проколовшие облачную взвесь, растворялись в дымке, окутывающей потемневшие от влаги стволы. Я ускорил шаг и сам не заметил, как дошёл до кладбища. Какое-то время я бродил среди надгробий, убеждаясь в том, что каково бы ни было таинственное событие, побудившее мертвеца назойливо беспокоить живых, осквернение могилы не стало тому причиной. На некоторых камнях ещё угадывались имена, то, что не различал глаз, осязали пальцы. Я ничего не знал об этих людях, но, возможно, среди них были и мои родичи. Так или иначе, заняться на погосте мне было нечем, и я завернул к гроту.</p>

<p>

   Нелюдимый приятель мой Никлас был человек неимущий, потому нисколько я не удивился тому, что все пожитки, брошенные им на произвол судьбы, поместились бы в кукише. Разумеется, беженец не потащил с собой неряшливое подобие лежанки, сооружённое из подобранного в лесу валежника. Рядом с кострищем валялась грубая деревянная миска. Если я и не разглядел ещё какую-нибудь рухлядь в полумраке, особой беды в том не было. Обитатель грота действительно убрался восвояси, в том не осталось никаких сомнений.</p>

<p>

   Наконец я отважился идти к тем самым "каменьям", о которых бухтел приставучий хмельник у таверны. По правде сказать, именно там, у примечательных камней, и следовало начинать поиски беспокойного духа. Но искал ли я с ним встречи? Любопытство и оплёванное крикливым пропойцей самолюбие влекли меня, быть может даже, к моей погибели. Но я надеялся на заступничество всемогущего божества, которому служил верой и правдой сызмальства. И, смешно признаться, надеялся и на то, что зловещий наблюдатель и вовсе не покажется мне на глаза. Благодаря трудам моих премудрых наставников, я не был, конечно, столь же суеверен и мнителен, как братцы-спорщики, но всё же толки о многих бедах, каковые всенепременно обрушатся на голову того, кто якшается с призраками, не казались мне таким уж дремучим вздором в те мгновения подкожного трепета, когда я стоял в окружении огромных грубо обтёсанных глыб и смотрел на трещины и сколы, нанесённые временем некогда казавшемуся неуязвимым жертвеннику.</p>

<p>

   Мои просвещённые браться называли "каменья" близ акиловых земель Кругом Теней. Как именовали древние капище его создатели не помнил уже, конечно, ни один мудрец-книгочей, но место, на котором с немалыми усилиями были установлены неподъёмные серые глыбищи, выбиралось с очевидным расчётом. Никогда прямые солнечные лучи не накаляли поверхность облачно-серого жертвенника. Здесь, казалось, как на дне чаши застаивался и сгущался текучий прохладный сумрак, не покидающий сень Мглистого леса даже в ясные и знойные дни. Отвесные стены, во дни творения мира сложенные из каменных пластов всех оттенков бурого, хранили лощину от безудержной щедрости светила, не позволяя его лучам вытопить затаившийся в чащобе туман. Святилище к тому же было защищено и продолговатым выступом, который, трескаясь и крошась под ударами стихий, отражал ласковые поползновения утренних зарниц и полуденную ярость Солнца.</p>

<p>

   Здесь, в кругу окаменевших теней давно забытых кровопролитных ритуалов, благоденствовали очень редкие прихотливые растения, не выносящие яркого света, сухого воздуха и жары. Они были богоугодным соблазном для искушённого травника. За ними я заявлялся, тщательно блюдя сроки, и уходил, чувствуя себя богатеем. В городе знающие люди охотно заплатили бы золотом за невзрачные жёсткие стебли и пахучие корешки... Но вся моя добыча предназначалась Инносу, он же берёг меня от напастей, подстерегающих неосторожного человека, топчущего священную... или, может статься, и проклятую землю.</p>

<p>

   Зачарованные туманом "каменья" были как раз одним из тех мест, которые мне старшие братья советовали обходить стороной, впрочем, не очень настойчиво. Каюсь, я пренебрегал этими доброжелательными советами и ещё ни разу не был наказан за свою дерзость, но зато вознаграждён не единожды. Но тогда мне стало не по себе. "Чем на врата в мир мёртвых?" — размышлял я, разглядывая алтарь, тускло расцвеченный крупными пятнами лишайников. Или в мир живых... это откуда посмотреть.</p>

<p>

   Но ни единой души, ни воплощённой, ни лишённой телесной оболочки в Круге Теней я не встретил. Попался мне на глаза великолепный экземпляр редчайшего царского щавеля. Выбрав несколько листьев посочнее, я осторожно срезал их, не повредив кожицу стебля. Сильный и головокружительно резкий аромат драгоценной находки затмил гнилостную вонь, разлитую в сыром воздухе, и чувство тревоги поперхнулось заслуженной радостью удачливого искателя. Именно эта замечательное растение и было целью моей похода в Мглистый лес, так некстати прерванного накануне разбушевавшимся ливнем. Теперь должно было позаботиться о сохранности бесценных листьев и скорейшей доставки их в лабораторию монастыря.</p>

<p>

   Несведущего человека, верно, позабавило бы то, как я тетешкался с неказистыми "травинками", обкладывая их плотными холщовыми лоскутами и укладывая в лубяную коробочку с тщательностью дитяти, убаюкивающего любимую игрушку. Я улыбнулся, представив лица сражённых таким зрелищем братцев Эгила и Эдила, чьи понятия о порядке не простирались дальше смутного осознания необходимости иногда ковырять ногтем в зубах и сморкаться в рукав. И ещё подумалось мне, что давно не осталось бы на острове ни одного царского щавеля, кабы не надуманные страхи простаков перед "нечистыми" местами, "каменьями" и старыми захоронениями.</p>