— Что? Я запугала? Да вы с ума сошли. Вы разочаровываете меня. Я полагала, что вы умнее, Топтыгин. Разве вы не понимаете, что происходит? Да Бидонов плевать хотел и на вас, и на меня. Неужели вы не понимаете, зачем он ограничивает и скрывает все ваши эксперименты с детьми и Грибом? Или вы верите в заговор сарматов в КПСС?

— Я не верю в заговор. А Бидонов ограничивает меня и крутит мне руки, потому что вы его запугали своими россказнями про сознание Гриба...

— Да нет же! Нет! Топтыгин! Посмотрите на меня! Что дает детям Гриб?

— Излечение...

— Еще?

— Здоровье, иммунитет, ограниченную способность к регенерации, устойчивость к ядам, исключительный интеллект и способность к обучению, потенциально еще долголетие, превосходящее...

— Именно, Топтыгин, именно! Превосходящее. Кого превосходящее?

— Ну, обычных детей...

— Ага. А теперь рассудите сами. У сотрудников КГБ тоже есть дети. Сейчас эти дети превосходят окружающих тем, что могут ездить в «Артек» каждое лето, кушать колбаску из закрытых распределителей и ездить в школу с личным шофером. Но дети комитетчиков уже сейчас представляют собой элиту.

А теперь подумайте, что будет, когда неожиданно все дети сотрудников КГБ станут еще и умными, здоровыми, устойчивыми ко всем болячкам и получат исключительные способности к обучению, или как вы там сказали. Именно по этой причине Бидонов и скрывает все ваши эксперименты.

Комитетчики желают использовать Гриб для себя, вырастить из собственных детей расу правителей. И если они это сделают, а они это обязательно сделают, то у нас будет элита, превосходящяя окружающее быдло не просто социально и материально, а физически и биологически. Комитетчики хотят создать из собственного потомства расу сверхлюдей. Так что скоро всех ваших детдомовцев в лучшем случае просто выкинут и забудут, а в худшем — ликвидируют. А их место займут детки сотрудников КГБ.

Но и это еще не все. Деньги, как известно, решают все, даже в нашем социалистическом отечестве. Очень скоро иностранные капиталисты узнают о Грибе и обязательно себе его купят, для своих детей. И в западных странах тоже будет раса абсолютно здоровых господ и больных рабов. Все люди в мире будут делиться на два типа. Одни — совершенно здоровые и умные, те, кто получал в детстве доступ к Грибу. Вторые — обычные больные дефектные люди. Разница между нами и Западом будет лишь в том, что у них высшей расой будут богатеи, а у нас — комитетчики.

И большим людям, задумавшим это осуществить, совершенно плевать на маленького дерзкого Топтыгина. Они вас задавят и не поморщатся. Поэтому, вам никогда не разрешат обширные и крупные эксперименты с Грибом. Гриб — лакомство для элиты. По крайне мере, так думает сама элита. Они уже все решили.

Вы же антисоветчик, профессор? Ну конечно да, вы же умный интеллигентный человек. Так зачем вы помогаете генералу Бидонову вырастить расу господ из детей комитетчиков? Прекратите эксперименты, Топтыгин, вы можете. Вы единственный в мире человек, который может все это прекратить.

— Ладно, предположим. Выша аргументация логична. Но я одного не могу понять. Вам-то это зачем, Плазмидова? Вы же сама сотрудник КГБ, правда не знаю, в каком звании. Почему вам не плевать?

— Мне плевать. На генерала Бидонова. Но мне не плевать на Гриб. Саботируйте эксперименты, Топтыгин. Что мне сделать, чтобы вы согласились?

— Хм, боюсь, что ничего. Я просто не собираюсь этого делать, вот и все. Поймите уже, Плазмидова, нет в мире такого аргумента, который заставил бы меня не лечить больного ребенка. Я полагаю спасение жизни человека категорическим моральным императивом. Вот и все. И я буду лечить детей, я просто не могу иначе.

Почему вы не понимаете таких простых вещей? Вдумайтесь в то, что вы несете. Вы предлагаете мне скомпрометировать лекарство и потенциально обречь на гибель миллионы. Вы когда-нибудь видели, как умирает на руках у родителей ребенок, Плазмидова? Ребенок, который еще не сделал в жизни ничего плохого, у которого все было еще впереди, которого мать вынашивала девять месяцев, а потом кормила, заботилась о нем, играла с ним. И самое главное — любила его. А он умирает. Вы когда-нибудь видели умирающего ребенка? Отвечайте.

— Нет, не видела. И что дальше? Как...

— Вы не видели. Понятно. А если бы умирал ваш внук или сын...

— У меня нет ни внуков, ни детей, я даже замужем никогда не была.

— Почему?

— Если честно, я не очень люблю мужчин, профессор. Мне всегда больше нравились девушки...

— То есть? В смысле?

— В прямом, Топтыгин, в прямом. Послушайте, профессор, вы на самом деле очень наивный и добрый человек. А из-за таких людей часто бывают большие беды. Я умоляю вас, саботируйте эксперименты...

— Я все вам сказал. Считаю дальнейший разговор бессмысленным. Уходите.

— Ладно, профессор. Хорошо. Я уйду. Только раз уж вы согласились выслушать меня, то слушайте до конца. И перед тем, как уйти, я расскажу вам сказку. Как любимому внуку, которого у меня никогда не было.

— Сказку? Вы совсем сошли с ума? Ваших сказок я уже наслушался на собрании, спасибо.

— Не такую. Там были не сказки, а гипотезы и опасения. А сказка — гораздо более темная и глубокая материя. Но ваше презрение к сказке понятно, Топтыгин. Вы ведь родились, выросли и получили образование в нашем замечательном Советском Союзе. Вы с детства отравлены гуманизмом и материализмом, поэтому реальность искажается и ускользает от вас. Поэтому вы и отказываетесь признать опасность Гриба. А вот Лев Давидович Троцкий, в отличие от вас, вырос в Российской империи. Он сознавал важность сказок, поэтому и распорядился создать в ЧК небольшой секретный отдел, в котором я и работаю с 1921 года. Вы хотите знать, чем я конкретно занимаюсь, Топтыгин? Хотите или нет?

— Да, хочу.

— Так вот, я занимаюсь сказками. У меня, разумеется, есть куча степеней в области фундаментальной физики, аналитической химии, философии и, если я правильно помню, еще в области психиатрии и лингвистики. Но все это только костыли, подпорки. Мое главное достоинство — я знаю сказки. Поэтому меня и не убили, как остальных старых чекистов и соратников Троцкого, в тридцать седьмом году. Поэтому я и смогла вырастить Гриб. Потому что я знаю сказки.

— Я наверное не совсем понимаю...

— Разумеется, вы не понимаете. Вы же не способны понять, что Гриб — сознание, свернувшееся в материальную форму. И сказка — тоже сознание, только уже не в материальной, а в лингвистической форме. Поймите, Топтыгин, Гриб — по моей части, а не по вашей. Не пытайтесь изображать из себя знатока в сфере, где вы вообще полный профан. А теперь я все-таки расскажу вам сказку. Не бойтесь. Она очень короткая, древняя и страшная. Но сначала я задам вам пару вопросов, Топтыгин...

23 августа 1986

— Вы знаете, что такое дофинноугорский субстрат? — спросила Плазмидова.

— Если честно, нет. Что-то из биологии... — растерялся Топтыгин.

— Из лингвистики. Но кто такие саамы, вы, по крайней мере, знаете?

— Конечно. Это северный народ, живут в Норвегии...

— Они много где живут, — перебила старуха, — В том числе у нас. Не суть. Так вот, саамы, как считается, пришли в Европу первыми из ныне живущих народов. Около пятнадцати тысяч лет назад они оставили свою родину где-то на Урале и пришли на покрытый тогда ледником Европейский Север. Они мало изменились с тех пор, их язык и сейчас считается самым архаичным и древним из финно-угорских.

Но они не были первыми людьми на Севере. Пятнадцать тысяч лет назад саамы встретили там некий вымирающий древний народ. Они видимо долго жили бок о бок с остатками этого народа, потому что частично переняли его язык. Сам древний народ давно погиб, но в саамском до сих пор есть слова, не возводимые ни к одному из известных современной науке языков.

Они звучат странно, но означают важные вещи. Сердце, вода, олень, мороз — все эти слова заимствованы саамами у неизвестного народа. Но они получили в наследство не только слова, но и сказки. Сказки, которым уже пятнадцать тысяч лет или даже больше. Все они очень страшные и малопонятные, по крайней мере, для нас, поскольку о культуре древнего народа не известно вообще ничего. Этот таинственный народ сгинул без следа, оставив после себя лишь слова и сказки.