Мандр, допив пиво, встал. Он уже в красках представлял, какие баталии развернутся в офисе ближайшие дни.

Когда первые пассажиры – пожилая пара из Штатов – ступили на трап, Мандр и Кро поджидали в стороне, возле рыбацких лодок, любуясь видом на бухту.

Туристы при помощи стюардов все выходили и выходили. Мандр разглядывал каждого из них, гадая, как же выглядит Хакман. Отчего-то он нервничал, а еще немного злился на Кро, который, как выяснилось, все-таки знал больше его.

Мимо мужчин вдруг прошла молодая женщина, одетая в буро-коричневое, – та самая торговка из палатки Мэйден-Касла. Она встала чуть впереди, повернувшись лицом к парому.

Мандр, как всегда, невольно отвлекся на нее. Отсюда он видел лицо девушки вполоборота. Понятно, почему люди вроде Кро считают ее опасной – мол, такие, как она, представляют угрозу для размеренного существования советского Уэссекса. А еще понятно, как сильно Кро ошибается. На первый взгляд девушка выглядела сущим отребьем, от которого так и несло анархией и безответственностью: длинные волосы взъерошены, просторное платье неприлично развевается на ветру, ноги в веревочных сандалиях черны от грязи. Однако стояла она уверенно, изящно выпрямив спину, лицо было довольно красиво, а в глазах светился недюжинный ум. Остальные обитатели крепости, которые порой объявлялись в городе, тоже держали себя с достоинством, которое разительно не сочеталось с их неряшливым обликом, а продаваемые ими безделушки были сделаны на удивление толково.

Кро внезапно указал на человека, который сходил по трапу:

– Вот он. Хакман.

– Уверены? – уточнил Мандр, прищурившись. Однако он знал, что Кро прав. Этот человек отличался от окружения. Все прочие пассажиры были или туристами, или торговцами: одни неуверенно озирались в поисках багажа и таксистов, другие спешно втекали в толпу соратников. Хакман же встал на самом краю причала и с интересом, прикрывая глаза от солнца, оглядел раскинувшийся перед ним город, а затем повернулся к югу, где на мысе стоял Мэйден-Касл. На вид мужчине можно было дать лет сорок. Темноволосый и худощавый, по-спортивному подтянутый, он мало походил на книжного червя, какого Мандр успел себе представить по обрывистым рассказам о новичке. В отличие от туристов, Хакман не волок за собой чемодан, лишь на плече у него небрежно висела небольшая сумка.

– Я думал, он моложе, – наконец сказал Кро. – Наверное, фотография в деле старая.

– А там была фотография? – спросил Мандр.

Кро не ответил.

Девушка из Мэйден-Касла тоже глядела на Хакмана. Она стояла рядом с ним и пялилась в открытую. Когда он зашагал к выходу с причалов, ему пришлось пройти мимо нее – и на миг их взгляды пересеклись. Девушка тут же отошла в сторону, туда, где портовые грузчики таскали из трюма ящики с пивом, села на каменный столбик и отвернулась к морю.

Хакман кивнул мужчинам из комиссии, безошибочно узнав в них коллег, но останавливаться и сводить более близкое знакомство не стал.

Кро и Мандр еще долго стояли на набережной, Хакман тем временем успел смешаться с толпой. Из мечети неподалеку, которую построили для гостей города, завопил муэдзин, призывая мусульман на молитву.

Дэвид Хакман в одиночку завтракал в столовой хостела для комиссии. За другими столиками сидели люди, с которыми ему, видимо, вскоре придется бок о бок работать. Знакомиться он не спешил, поэтому с показным безразличием терпел на себе полные любопытства взгляды. Друзья из Лондона предупреждали, что в региональной комиссии заведены свои порядки и новым коллегам его обязательно должно представить начальство. Нарушать здешние правила Хакман не хотел: за долгие годы в бюро английской культуры он узнал немало тонкостей работы в государственном секторе.

Чтобы поменьше нервировать и себя, и окружающих, он поскорее доел и, словно бы невзначай кивнув остальным, вышел из хостела: решил немного прогуляться по окрестностям.

Неужели после стольких лет ожидания наконец-то он в Дорчестере? Из Лондона порой казалось, что остров Уэссекс находится на другом краю света и попасть туда не легче, чем в королевский дворец Эр-Рияда. И вовсе не потому, что Хакман считался неблагонадежной персоной: в конце концов, у него имелось временное разрешение от Балтимора на работу в Западных Объединенных Эмиратах, а пару лет назад он даже консультировал атташе по культуре в римском посольстве. Просто маховик бюрократической партийной машины, как всегда, крутился невыносимо медленно…

Даже партийному работнику попасть в Уэссекс было непросто. Это место со своими мечетями, казино и толпами туристов со всех Штатов в глазах руководства партии выглядело крайне неблагонадежным. Дорчестер же был сомнительным вдвойне, потому что не только находился ближе всего к английскому материку, но и потому что сюда стекалась основная часть иностранных туристов.

Партийцев утешало лишь одно: остров Уэссекс отделял от Англии широкий пролив, и пока в международные туристические зоны допускались только иностранные граждане и проверенные партийные работники, вольнодумцы, живущие на острове, не могли заразить опухолью капитализма все прочее английское население. Так что идеология идеологией, но Хакман, как и все прочие, обладавшие хоть зачатками разума, понимал, как важны эмиратские доллары для вестминстерского бюджета.

Собственно, именно идейный интерес к местному населению и привел Хакмана в Уэссекс.

Когда сильнейшее землетрясение в прошлом веке сдвинуло тектонические плиты, отделив юго-запад Англии от материка проливом, который позднее получил название Бландфортского, уэссекцы много лет были предоставлены сами себе, пока наконец вестмистерское правительство не спохватилось и не осознало туристический потенциал острова. С тех пор его взяли под контроль и обложили теми же налогами, что и прочие регионы Англии.

Хакмана как социального историка в первую очередь интересовала жизнь здешних обитателей в годы изоляции. Кое-кто из островитян еще помнил минувшие дни, сохранились и записи с прошлых времен (преимущественно в Дорчестере, Плимуте и Труро); Хакман намеревался на их основе написать объемную монографию, наиболее полно и объективно освещавшую этот исторический период. На книгу, наверное, уйдет несколько лет, однако ради дела всей своей жизни он готов на такие жертвы.

Именно эту причину переезда в Дорчестер он указал в анкетах. Однако в глубине души Хакман знал, что есть и другой мотив.

Уэссекс сам по себе.

С того дня как ему пришла в голову идея переезда, Хакман ощущал в жизни некую неопределенность. Не то чтобы ему не нравилась работа в бюро английской культуры (хотя в чем-то так оно и было) – сама жизнь в Лондоне наводила тоску. Можно сказать, что где-то глубоко внутри, на подсознательном уровне, Хакман считал Уэссекс своим духовным домом.

Началось все с истории об общине в Мэйден-Касле, которая случайно попалась на глаза. Хакман заинтересовался крепостью, попытался выведать подробности; и чем больше он узнавал, тем сильнее ощущал родственную связь и с Мэйден-Каслом, и с островом в целом. Этих чувств он не понимал, поэтому лишь сильнее жаждал поскорее взяться за научные изыскания, надеясь узнать ответ.

В Дорчестер Хакман прибыл поздно вечером, поэтому вчерашний день был склонен считать не только началом новой жизни, но и финалом прежнего этапа, когда каждое утро на протяжении двух лет он просыпался с чувством тоски по незнакомому месту.

А еще, совершенно случайно, его приезд совпал с приливом.

Много лет назад, в юности, Хакману довелось испытать на себе все страхи и прелести катания на скиммере. За три недели студенческих каникул он узнал, какие опасности таит бурлящая водяная бездна. И это не напугало его, а лишь пробудило в душе азарт.

Подобный вид спорта, конечно же, – участь молодых и богатых, но Хакман с юности держал себя в хорошей физической фирме; что касается средств, то за годы службы он скопил неплохую сумму. Нынче у него были все возможности вновь оседлать волну в Бландфортском проливе – и он, само собой, этот шанс не упустит.