Я все-таки захлопнула дверь, заблокировала ее и тронулась с места. Согласна, парень просто попал под горячую руку, грубить не следовало. Но… Миллион раз можно было отыскать своего дядюшку минуя нас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍«Нас» — эхом повторила я, осознавая: никаких «Нас» больше не существует. Есть только «Я» и «Он». Я запрокинула голову, стараясь чаще моргать, иначе не увижу дорогу, изо всех сил держа себя в руках — иначе начну долбиться головой об руль, проклиная этот долбанный мир и Глеба в первую очередь.

Выбиралась из поселка по параллельной улице, не желая «нос к носу» столкнуться с предателем. К дому отца подъехала через час. Хотя почему отца? Это ведь и мой дом, я в нём росла, там до сих пор есть моя комната. Следом за мной во дворе, у соседнего подъезда, припарковался серый «Опель». Я заметила его, когда вытаскивала вещи. «Настырный кобель!» — выругалась я. Подхватила сумку, решив забрать чемодан позже, и поспешила скрыться в подъезде, нажав перед этим сигнализацию.

Отец находился в спальне. Я тихо скользнула в свою комнату, упала на кровать, сейчас казавшуюся ребячьей, поджала ноги, свернувшись клубком, и только теперь тихо завыла.

Сквозь прикрытые веки, я чувствовала катящиеся по щекам слезы и между тем испытывала острую потребность в занятии сексом с мужем, что и не думала его останавливать. Он двигался во мне слишком нежно, слишком бережно, мне хотелось резкости, интенсивности толчков. Я распахнула веки, собираясь ускорить его, и… оцепенела. Вместо родного лица на меня смотрел Денис, кривя свою рожу довольной ухмылкой. Еще не успев среагировать никаким, а тем более должным образом, слышу тарабанящий стук в дверь, с ужасом понимая — Глеб, и только тогда пытаюсь освободиться от нависшего надо мной мужчины. Парень нагло улыбается, не дает мне уйти и тянет ко мне рот, накрывая мои губы. Стук повторяется, громче, громче, вот уже звучит над самым ухом, что кажется зримым присутствие Глеба в комнате и стучит он лишь для того, чтобы привлечь наше внимание, мол — вы часом тут не оборзели? Я порываюсь высвободиться еще раз, вертя головой по подушке и шепча: "Нет, нет". И… просыпаюсь.

Мое тело покрыто потом, одежда неприятно липнет к нему, возвращая из сна в не менее ужасающую действительность. Машинально смотрю на часы, отмечая — спала чуть больше часа и иду в прихожую. В голове неприятно гудит, ноги свело, что еле переступаю. Отец у двери, отлип от глазка и нерешительно протянул к замку руку.

— Нет, пап, — шепотом останавливаю его. — Я не желаю его видеть. Прошу, скажи, чтобы он ушел.

Тут же понимая абсурдность своей просьбы: я даже не уверена, что отец помнит имя моего мужа. Делаю шаг к двери — разобраться самой со своими проблемами — отец чуть сдвигает меня и отправляет рукой в мою комнату. Я отступаю, он открывает первую, деревянную дверь и я слышу стальное обращение во вторую, металлическую:

— Глеб, прекрати ломиться. Уходи, тебе тут не рады.

Если бы у меня нашлись силы для того чтобы радоваться или восторгаться, я обязательно бы воскликнула что-то отцу, а возможно даже бросилась ему на шею в благодарном порыве, но этих сил не имелось. Безучастно вернулась к себе и вновь забралась в кровать, уселась, закутавшись в одеяло, как в кокон.

— Марш отсюда! Пойди вон! — Доносятся приказы отца.

Его голос строг и раздражен. Мы мешаем ему, нарушаем его покой, его замкнутую, закрытую жизнь, созданную им самим. Мне становится немного стыдно, но я благодарна отцу, почувствовав себя защищенной. Глупо, ведь опасности нет, но это так.

Меня обуял порыв броситься к нему, пасть на плечо и выть до полного опустошения, засухи в глазах и сердце. Внутренняя дверь шлепает, закрываясь с глухим стуком, отец удаляется к себе, в их некогда с мамой спальню. Ах! Если бы мама была жива, вот уж где бы я наревелась всласть — на маминой груди. Отец никогда не позволял "распускать нюни", а уж маминой любви и терпения хватало на всех. С ней я могла делиться самыми сокровенными тайнами, даже самыми глупыми.

В моем телефоне тридцать четыре пропущенных от мужа. Три СМС и с дюжину сообщений на мессенджер. Были даже длинные, в несколько абзацев. Не читая содержания, как бы мне того не хотелось, запрещая выхватывать глазу отдельные слова, удалила все и написала ответ.

"Не утруждайся письменностью, я все равно не читаю твоих посланий. Впредь буду оставлять без ответа, как и звонки. Будь любезен, катись из моей жизни! И забудь сюда дорогу"

Я оставила телефон в беззвучном режиме и отправилась в ванную. Контрастный душ, надеюсь, приведет меня в чувства, отрезвит и поможет воспринимать сложившуюся ситуацию не так безнадежно.

Воскресенье вышло тягучим, нескончаемым. Спала урывками, по два три часа, вставала, пила воду, бродила, шлепая босыми ногами по квартире, снова ложилась в кровать, пытаясь спрятаться от мыслей. Тщетно.

Поздним вечером затащила в дом чемодан, сказав себе: "Хватит! Пора начинать новую жизнь!". Приготовила ужин, с отцом, сидя напротив, смогли осилить вполне полноценные порции. Он молчал, и я молчала. Пару раз он поднимал на меня глаза, — может, хотел знать, надолго ли я тут обосновалась? — замирал, держа вилку зубьями вверх, и вновь опускал голову, возвращаясь к содержимому тарелки. Иногда я порывалась что-то брякнуть, пусть даже абсолютнейшую глупость, только чтобы нарушить пустоту дома, заполнить ее звуками, но в последнюю секунду передумывала — настроение не то. Что я могу ему сказать? Вести светскую беседу друг с другом мы уже давно разучились, а выдавливать из себя слова не стоило. Каждая сказанная фраза будет фальшивой. Я не хотела лжи.

Чем я действительно отвлеклась от свой замужней жизни, — ха! бывшей замужней жизни! — так это разбором вещей в шкафу. Их осталось немного, не взятых с собой в новую жизнь и как итог выброшенных за ненужностью или старостью, но из оставшихся, единичные были времен ранней юности, от того особо милы. Я извлекала их и предавалась приятным воспоминаниям: щемящим и веселым — негатив быстрее стирается из памяти.

Обнаружилось и выпускное платье. Я напялила его и долго рассматривала себя в зеркале. Пожалуй, великовато. И не удивительно: школу я заканчивала девицей с более пышными формами, еще не познавшей мужчин, с "плавающими" гормонами. Зато видавшей излишнюю заботу матери, отдававшей мне себя всю, до капли, мне еще только предстояло узнать о её серьезных проблемах со здоровьем. Мама тщательно оберегала свою тайну, умудряясь много лет от нас скрывать свой недуг. Мы были недостаточно внимательны к ней. Неблагодарная дочь и неблагодарный муж. Такого рода мысли не посещали меня давненько, я справилась с чувством вины, почти. По крайней мере, притупила его и вот — опять…

— Если продолжишь в том же духе, ты просто свихнешься! — наклонилась я к себе в зеркале. — Прекрати грызню и убирай пылюку из шкафа.

Вспомнила одно из последних наставлений матери. "Доченька, — говорила она. — Постарайся найти себе спутника, который будет любить тебя чуть больше, чем ты — его".

— Я не справилась, мам, не справилась, — шепнула я, подняв глаза в потолок. Интенсивно моргать не помогало. Я решила, что сегодня еще немного поплачу и всё — завтра новая жизнь. Точно. Точка.

Понедельник встретил солнечным морозным утром. Я не спеша покинула подъезд и, кроме прелестей погоды, обнаружила Глеба, торчащего возле моей машины. Предупредительно подняла вверх руку, взмахнула указательным пальцем и отчеканила:

— Ни слова. Не желаю слышать ни одного твоего слова!

— Юль, — шагнул он ко мне, и попытался ухватить за руку. Я дернулась, отскочив в сторону. Истерично, излишне резко, словно его тело покрыто сплошь гнойными язвами, гладкий рукав шубы выскользнул из его рук, а сильнее ухватить он не решился. — Пожалуйста, дай мне сказать. Всего пара минут, я прошу.