– Ада. Ты. Всё. Поняла? – губы угрожающе изогнулись.

– Да, мама, – послушно кивнув, я принялась укачивать заходящегося криком Мишу. – Мам… почему он постоянно кричит? Может, у него что-то болит? Нам бы в боль…

– На больницы у нас тоже нет денег, – отрезала мама, беря на руки Настю. – Вся эта медицина только на словах бесплатная, но на деле… Ах, о чём это я? Тебе всё равно не понять, какой бы ты умной ни была. Как уложишь Мишу спать, приберись в коридоре. Затем можешь поесть гречневой каши и живо за уроки.

– Хоро… – тут Миша как-то странно икнул и по моей блузке поползла жёлтая струйка. – Мам, Миша описал…

Шлёп.

От сильной пощёчины моя голова мотнулась, как у куклы, а на глаза навернулись слёзы.

«Это же Миша описался, причём здесь я?», хотелось выкрикнуть мне.

Хотелось. Но не выкрикнула. Побледневшей от ярости маме было бесполезно что-то доказывать. Прямо как Наталье Филипповне.

– Идиотка-а, – прошипела мама. – Тебе следовало сразу переодеться. Единственную приличную одежду – и ту испортила. Правильно Наташа говорит, ты – дефектное, испорченное, неблагодарное дитя!

Я знала, что я – дефектная. Наталья Филипповна много раз говорила мне об этом. И не она одна: учителя, одноклассники, папа Егора…

Но я всегда думала, что мама считает иначе. Она же моя мама, так? Для мамы я – хорошая.

– Для тебя я тоже – господин Рыба? – невольно вырвалось у меня. – Ты тоже думаешь, что я хочу утопить тебя в своей среде обитания?

– Не мели чепухи, Ада, – отмахнувшись от моих слов, мама снова запрыгала по комнате с Настей, подбрасывая её чуть ли не до самого потолка. – Иди, вымой Мишу, а после – переоденься.

– Да, – поникнув, я вместе с Мишей скрылась в ванной.

Осторожно усадив младшего братика в раковину, я принялась мыть его, одновременно думая о том, как всё несправедливо устроено.

Написала сказку на школьный конкурс – виновата.

Купила маленькую шоколадку – виновата.

Описал Миша – опять виновата.

– Ты там скоро? – недовольно спросила из-за двери мама.

– Да, да, – заторопившись, я вытерла братика и, взяв на руки, вышла из ванной.

Задержалась в ванной – снова виновата.

Кто-нибудь объяснит мне, почему я кругом виновата?..

– А-А-А! – надрывался Миша, молотя кулачками в воздухе.

– У-У-У! – вторила ему Настя, запрокидывая голову.

– Ада! Немедленно помоги брату! Или сестре! Кому-нибудь! – крикнула мама, подрываясь с кровати.

– Но ты же сама сказала мне учить уроки… – пробормотала я, вставая из-за стола.

– Мало ли, что я там сказала, – нетерпеливо отмахнулась мама и, подхватив Мишу, запрыгала с ним по комнате, шипя «Тиш-ше, тиш-ше, кот на крыш-ше, а котята ещ-щё выш-ше». – Уложишь Настю, а потом можно и за уроки. Тиш-ше, тиш-ше…

Дёрнув плечом, я взяла сестру на руки и пошла с ней за ширму, где стояла моя кровать. Эта ширма появилась после того, как от нас ушёл папа и делила комнату на две части: мою и мамину. Вроде бы она должна была давать мне «личное пространство, так необходимое подросткам», но мама по-прежнему выдёргивала меня из-за неё, когда вздумается, поэтому я его совсем не чувствовала. Заплачет Миша – Ада, помоги, закашляется Настя – Ада, похлопай по спинке, зазвонит телефон – Ада, возьми трубку.

Иногда мне казалось, что маме нужен свой собственный взвод Ад, который будет ухаживать за Мишей, Настей и ей самой. А ещё – убираться по дому, ходить в магазин, на работу, и так далее.

Однако у мамы была только одна Ада, я.

Вздохнув, я уложила сестрёнку на подушку и, усевшись на кровать, стала укачивать. За ширмой продолжал плакать Миша и шипеть мама, поэтому я прикрыла ушки Насти, чтобы она ничего этого не слышала.

– Баю-бай, баю-бай, – ласково говорила сестрёнке я. – Поскорее засыпай. Баю-бай, баю-бай, дам тебе свежий каравай. Баю-бай, баю-бай, глазки свои ты закрывай. Ба-ю-бай баю-бай, не зевай, а засыпай!

Вдруг крики Миши стихли. Вместо них младший брат странно забулькал, а мама истошно завопила, напугав начавшую засыпать Настю. Осторожно выглянув из-за ширмы, я увидела маму, державшую на вытянутых руках посиневшего Мишу.

Её лицо было бледным и перекошенным. Миша же, кажется, совсем не дышал. Я читала о таком: маленькие дети иногда внезапно перестают дышать. И если такое происходит, то…

– Мама, искусственное дыхание! – взволнованно крикнула я, прижимая к себе Настю. – Массаж сердца!

– Я… я не умею… – пролепетала мама, не глядя на меня.

«Он же так умрёт!», ужаснулась я, глядя на обвисшее в руках мамы тельце братика. «Надо что-то делать!»

Положив Настю на кровать, я кинулась к маме. Вырвав Мишу из её рук, я принялась делать ему искусственное дыхание как умела, поглаживая грудку. Настя снова расплакалась, но мама ничего не сделала, чтобы её успокоить. Она продолжала стоять на месте с каким-то странным любопытством смотря как я пытаюсь спасти Мишу.

Когда же братику наконец-то удалось вздохнуть, она словно очнулась. Забрав его у меня, она кинулась к телефону, бормоча себе под нос «Скорая! Нужно немедленно вызвать скорую!». Испугавшись, что Миша снова начнёт задыхаться, а мама опять впадёт в ступор, я пошла следом, но мама принялась кричать на меня:

– Иди к сестре! Слышишь, как она плачет?! Всё из-за тебя!

– Мама, но Миша… – робко начала я.

– Сама справлюсь, – грубо оборвала меня она, набирая «103». – Иди, иди себе… Скорее, возьмите трубку! Алло, «Скорая»? Мой ребёнок чуть не задохнулся! Пожалуйста, приезжайте скорее! Адрес? Демидовская, 2/1, 90, шестой этаж. Возраст? Четыре месяца…

Дальше я слушать не стала и, вернувшись к Насте, продолжила укачивать её своей незатейливой песенкой. Правда, минут через двадцать мне опять помешали.

Врачи страшно шумели: топали, громко разговаривали и бряцали инструментами. Под конец мою ширму и вовсе отдёрнули, и Настя перекочевала в мамины руки.

– Настя не больна, – нахмурилась я, глядя на маму.

– Да, но и оставить её с тобой я не могу, – ответила мама, быстро переодевая сестрёнку. – Ты такая ревнивая… Мало ли что.

– Ты же… ты же не серьёзно? – упавшим голосом спросила я.

– Ревновать к младшим – это нормально, – казалось, мама меня не слушала. – Разное может случиться. Так, всё собрано. Веди себя хорошо, Ада. Деньги на столовую можешь занять у Нины Павловны из восемьдесят восьмой. Завтраки, обеды, ужины – там же. Постараюсь вернуться как можно скорее. Ах да, и не доставляй проблем Наталье Филипповне!

Входная дверь хлопнула в последний раз, скрыв за собой и маму, и Мишу, и Настю, и врачей «Скорой помощи». Оставшись одна, я повалилась на спину, бессмысленно таращась в потолок. Мыслей в голове почти не было, а от тех, что было хотелось расплакаться.

Когда такое происходило, на помощь мне приходили любимые герои собственных сказок: Ёжик, Зайчик, Синичка, Лисичка, и другие. Но они отчего-то поблекли, а их голоса не могли перебить мамино заявление «Мало ли что».

– Она ничего не сделала, когда Миша перестал дышать, – едва слышно произнесла я. – Просто стояла и смотрела своими большими, круглыми, рыбьими глазами. Смотрела и ничего не делала! Даже если бы умер, ничего бы не сделала. Хотя нет, я знаю, что она бы сделала. Да, да, знаю! Она бы сказала, что во всём виновата я, потому что… просто потому что.

Вся моя жизнь неожиданно показалась мне сплошной чередой упрёков. Проблемная, неуживчивая, необщительная, злая, ревнивая, неблагодарная, неуравновешенная.

Дурное «не-не-не» было повсюду, в каждом моём действии, слове или жесте. В глазах мамы, Натальи Филипповны, учителей и одноклассников я была ужасной девочкой, достойной «всяческого порицания». То, что я считала «хорошим», они упорно называли «плохим» или, вот как сейчас, с Мишей, «самим собой разумеющимся». Меня никогда ни за что не хвалили, всё только заставляли.