Разговаривая с ним, я не учел мелочности его натуры, и что люди вроде него всегда желают найти виноватого. После такого теплого прощания и чистосердечного поступка виноватым я быть, конечно же, уже не мог. Это был мой промах, из-за которого он впоследствии за все винил тебя.

Текли месяцы жизни. Наши отношения — причудливые и яркие, полностью захватили меня. Мы бывали вместе, все более скрепляя наше чувство сумасшедшими ночами и радостными буднями.

Ты часто отвлекалась на спорт, зачем-то запрещала бывать на чемпионатах. Но я всё равно приезжал, тайно наблюдал за тобой и фотографировал тебя на свой Полароид. Я до сих пор храню эти фото. На одном из забегов я случайно познакомился с твоим отцом. Мужчина, в возрасте около 40-ка лет, попросил у меня прикурить. Зажигалка была, но он зачем-то передумал, посмотрев на скамью. Рядом с ним сидел маленький мальчик, по-видимому, один из твоих братьев. Было что-то горделивое и благородное в его профиле, и я сразу понял, что ты — его дочь. Он был слегка выпивший, и мы разговорились. Обсудили декабристов, войну, революцию, перестройку и отвлеклись только на твой сет.

Я частенько встречал его и пьяным, и трезвым. Он мне нравился — эмоциональный, открытый — таким ты наверняка его не видела. Много рассказывал про жену, про неприятности в отношениях. Собственно говоря, так я и узнал, что ты переживаешь в семье трагедию, которая для тебя никак не могла закончиться. Для меня оставалось загадкой, почему ты выбирала роль контролёра, защитника, третейского судьи для своих же родителей. Я много об этом думал.

В мае я получил приглашение от Женевской высшей школы приступить к обучению в этом году. До нашего сближения я был намерен покинуть Россию, но сейчас в моей душе зародились сомнения. Я не знал, как нам быть.

*****

Ты никогда не оставалась у меня дольше чем на ночь или на сутки. Но сегодня меня ждал праздник: ты приехала и сообщила, что твоя семья уехала на неделю к родне, и ты останешься со мной. Я предложил уехать на Сылву, и ты согласилась.

Семьёй мы выезжали на дачу только когда отец приезжал нас навестить. Папа, несмотря на пенсионный возраст, работал в представительстве МИД в Екатеринбурге и преподавал. Он практически перестал бывать у нас ещё и потому, что снова женился. Брак с моей матерью был для него вторым. После того как мама разорвала с ним отношения, находясь в интересном положении, со мной под сердцем, через два года он женился в третий раз и ещё через четыре года у него даже появился сын. Для меня было загадкой, почему, узнав обо мне, он ушел от своей третьей жены и предпринял очень много сил, чтобы вернуть мою мать. Я спрашивал его об этом: он уклончиво отвечал, что я сам пойму это, спустя какое-то время.

Моего единокровного брата звали Артем. Он был младше меня на 6 лет. Отец однажды нас познакомил, втайне от матери. Я никому о нем не рассказывал. А если бы об Артёме знала мать, она наверняка применила бы к нему так называемые "санкции". Мать видела угрозу семейной целостности в каждом, кто появлялся извне, исключением был только Александр, муж моей сестры.

Я стал часто игнорировать ее просьбы о помощи, отдалился от дел, почти перестал навещать ее. Она планировала скорый переезд и была уверена, что я уеду в Польшу с вместе с ней. Но я думал иначе.

Мы с тобой приехали на дачу, и первым делом побежали на Каму, смотреть на проходящие баржи. Иногда там останавливались илососы, и ты смеялась от каждого "всхлипывания" насоса, когда, с шумом, машина втягивала ил со дна, то ли "ругаясь" как хриплый пьянчужка, то ли "кашляя", как заядлый курильщик.

Май плавно перевалил за середину, ночи были теплые, звёздные. Наш пикник на берегу затянулся, я лежал на спине и смотрел в небо, ты приместилась у меня на груди и тоже разглядывала яркие точки в темно-синей бездне.

— Мне кажется, я слышу космос. — вдруг сказала ты.

— Извини за этот звук, я голоден. — я улыбнулся.

— Дурачок! — расхохоталась ты, — я слышу великую музыку Вселенной. Это никак не связано с твоим телом.

— Жаль, что ты не слышишь великую музыку моего желудка.

— Вот банальщина, ну же, прекрати! Послушай эти звуки! — не унималась ты.

Я прислушался. Кузнечики, да жабы, звук отходящей баржи, твое легчайшее дыхание. Я закрыл глаза, прислушался: звук движения моих пальцев по твоей ладони, чьи-то крики с противоположного берега, ворона на дереве, треск веток под ногами или лапами, раздающийся из леса.

— Да, я все слышу. — Говорю я.

— Словно десятки тысяч голосов в один момент поют одну музыку, — продолжаешь ты, — сотни тысяч — и эта нота вибрирует, она выводит в транс. Это волшебно, волшебно!

— У меня тоже кое-что вибрирует, не знаю, дойдем ли до транса, но нужно пробовать, — говорю я, обхватываю тебя руками, приподнимаю с земли, закидываю на плечо и встаю на ноги. От неожиданности ты крепко хватаешь меня за предплечья. Я поднимаюсь на холм, а ты начинаешь смеяться.

— Прекрати, поставь меня на ноги!

— Ни за что!

— У меня голова кружится!

— Неужели так высоко? — смеюсь я, и поднимаю тебя на вытянутых руках над головой. Ты кричишь, по обыкновению, очень громко, рефлекторно хватаясь за мои руки.

Я смеюсь еще сильнее, прижимаю к груди, затем ставлю на землю, и мы целуемся.

— Голову кружит от тебя. — говоришь мне ты. — Все время.

Я улыбаюсь твоей случайной фразе.

— Нужно сбалансировать нижнюю часть! — я снова хватаю тебя и какое-то время несу на руках. Ты молча смотришь на меня.

— Скажи, что у тебя есть какая-то прагматичная причина на это, — вдруг произносишь ты.

— Что же, раз ты не веришь в то, что я просто рад, то вот тебе причина: мне будет жаль, если ты испачкаешь грязью свои белые кроссовки.

— Но белые — у тебя. Мои серые.

— Все равно.

Мы молчим. У дома я ставлю тебя на землю.

— Устал, наверное… впечатление на меня производить? — хихикаешь ты.

— Так хотел быть поближе. — Отвечаю я, поворачивая ключ в замке.

Мы входим. Не включая свет, я снова хватаю тебя на руки и почти бегу наверх, в мою комнату. Там, наспех избавляясь от одежды, мы страстно ласкаем друг друга, как одержимые. Уже в постели ты внезапным движением поворачиваешь меня на спину и ложишься сверху, крепко обвивая мою шею. "Я хочу быть сверху, — шепчешь ты, — так ещё никогда не было, я хочу тебя так". Ты целуешь мои губы, шею, — волосы падают на мое лицо. Я прижимаю тебя к себе, пытаясь встать, но ты освобождаешься и силой укладываешь меня вниз, за плечи. Что-то, как будто страх, ещё пока неясный, но подступающий, заставляет меня замереть. Ты хватаешь мои руки в запястьях, почему-то резко сжимаешь их. Я вздрагиваю: дикий страх прорывается наружу. Словно желая защититься, я с силой вырываю свои руки и инстинктивно закрываю ими лицо. Затем я понимаю, что, возможно, напугал тебя: приподнимаюсь и сам прижимаю тебя к подушкам.

— Нет, — говорю я сбившимся от эмоции голосом, — только я могу быть сверху!

— Это нечестно, — возмущённо шепчешь ты, но я, словно пытаясь забыть, поскорее отогнать это странное чувство страха, начинаю ласкать тебя с рвением безумца, между нами образовывается бой в постели, и страсть поглощает меня полностью.

*****

Какое утро я называл идеальным? То самое, когда просыпаюсь с тобой, и просыпаюсь первым. Я глажу твои волосы, раскиданные по подушке большим веером. Что бы ни случалось, твое лицо должно было быть открытым: ты смахивала свои кудри сквозь сон, иногда они всей массой падали на меня.

Ты спишь очень спокойно, безмятежно, а я долго смотрю на тебя. У тебя самые красивые губы на земле: идеальной формы, сексуальные — совершенно соблазнительные губы. Особенно по утрам. Я смотрю на тебя. Хочется поцеловать каждую веснушку на носу, лёгкий светлый пушок около ушка, и само ушко — маленькое, нежное. Я вижу, как пульсирует вена на твоей шее — и легонько подпрыгивает мой подарок — маленький медальон в форме ромба. Мое идеальное утро — я смотрю на тебя.