Вечером мы смотрели мамин сериал, лежа на диване, я с чипсами, незаслуженно купленными в магазинчике у дома, а мама с бокалом красного вина и сырной тарелкой. Я рассказала ей о крокодилах и нашей чувствительности к сигналам извне, она зевнула и сказала коротко: «Не люблю крокодилов».   Мы всегда по субботам устраивали семейный просмотр, и, как правило,  одной из нас было скучно и неинтересно, вкусы наши кардинально расходились. Впервые я ждала, когда уже можно зевая пойти спать. Завтра я гуляю с Амитой, нужно законтачиться с ней, в силе наша встреча или нет.

Деревянный пол из досок, через щели в полу видна зеленая вода. Просвет размыт, как на портретном фото, не видно никаких деталей. Я лежу на низком топчане, и, сквозь нечистый цветной тканый половик, спиной чувствую неровности досок. Рядом с топчаном темная миска с рисом, белым, ничем не приправленным, если приглядеться, то жучок прилип лапками к рисине и пытается оторваться от белой кашицы. А вижу свои руки, они тонкие, темные, жилистые, ногти широкие и короткие, под ногтями нечисто. Встала в поисках какой-нибудь отражающей поверхности. Тщетно. Иду на свет. Чувствую унылое спокойствие. Доски скрипят под ногами как-то песенно. Выхожу из жилища – небольшая веранда, а за ней зеленая водная гладь. Вода непрозрачная, как жидкая грязь. Наклонилась над ней – в отражении круглое лицо с характерными узкими глазами. Волосы грязные, черные, заплетены в косы. Совсем не я и я одновременно. Как будто меня кто-то вывернул наизнанку, получилась такая двусторонняя Жанна. Огляделась вокруг, по колени в воде вокруг вьетнамские женщины, лиц не видно, быстро берут в руки пучок травы и незаметным движение втыкают их куда то-то под воду. «Сажают рис», – догадалась я, на каком-то неизвестном мне языке.  Я осторожно опустили вниз ноги, и спустилась с веранды. На меня никто не обращал внимание.  Голые стопы сразу погрузились в илистую жижу. Я как при разучивании танца стала повторять движение женщин, брала и втыкала, со временем движения полностью синхронизировались и это стало похоже на незамысловатый флэш-моб. Дышать было тяжело, как в бане с паром, воздух плотный и влажный. Мы шли вперед, формируя невидимые грядки. Вскоре я уткнулась в высокий твердый уступ и выбралась на твердую поверхность, кто-то подал мне руку, я узнала ее по теплу, вообще я, наверное, узнала бы ее из миллиарда рук. Без промежуточных состояний я сразу оказалась в положении глаза в глаза. Теперь глаза Макса были черные, тонкая льняная рубаха с глубоким вырезом открывала грудь, открытый участок так сильно обгорел, что видны были мелкие пузырьки, готовые лопнуть.

– Ну что Жо, ты заработала меня, – сказал он и поправил мою косичку, зацепившуюся за треугольную шапку, появившуюся на голове незаметно для меня.

– В смысле, за рис? – я чувствовала поступление закодированных сигналов извне, хаос из слов в голове выстраивался в мысль, – неужели можно вернуться к прежней жизни, выполняя какие-то задания. Видно Макс, в списке был первым пунктом, важнее внешности.

– Ладно, цепляйся, – сказал он, и, взяв меня за руку, потащил вперед через вьетнамские джунгли.

Я не чувствовала опоры, мои ноги только иногда касались мокрой травы, по ним хлыстали ветки. Макс же шел твердо и уверенно, его шаг был тяжелый, как у взрослого мужчины, из лица я видела только его ухо и, по краю оно тоже было обгорелым, как грудь. Может я задумалась, и не заметила, как мы оказались на оживленной трассе. Бесконечный поток автомобилей незнакомых марок, сложная дорожная развязка и мы в центре потока, машины объезжают нас со всех сторон, идем босиком, в нелепых соломенных треугольных шапочках, кстати, у Макса она тоже появилась на голове. Прямо по курсу стоят полицейские и, заглядывая в открытые окна машин, всем говорят одно и то же по-вьетнамски. И вдруг я начинаю понимать смысл слов «выезжайте из города на север, здесь небезопасно». Три метра до них мы шли непостижимо долго, как на беговой дорожке, и чем быстрее мы шли, тем медленнее к ним приближались. Наконец добрались, я даже схватила одного за рукав и подтащила себя к ним.

– «Что случилось?» – спросил Макс, но они даже не посмотрели на нас, как женщины на рисовом поле синхронно продолжали наклоняться к подъезжавшим машинам и советовать двигаться на север.

Мы свернули вбок к обочине, пробираться через машины было легче, чем идти прямо. Когда дошли до обочины, то увидели ужасающую картину: со всех сторон к дороге наползало  полчище крокодилов. Как на картине с перспективой близкие к нам были видны крупно и отчетливо, а те, что дальше мельче, еще дальше уже сливались в бесконечную массу цвета хаки. Страх и безнадежность – самый сильный коктейль. Мы посмотрели в глаза друг другу затяжно, прощаясь как в кино, когда вот-вот рука героя соскользнет с борта надувной лодки, и он медленно погрузиться в голубую бездну.

– Ты красивая, – прошептал Макс в беззвучной тишине.

– И вкусная, – прошептала я одними губами.

Он улыбнулся не по-голливудски, а мягко, глазами, по-русски и поднес мою руку к губам. Я почувствовала каждую неровность его губ, как будто просканировала их эхолотом, почувствовала, насколько они совершенны. Крокодилы, застыли неподвижно, как в стоп-кадре. Когда мы снова на них посмотрели, они открыли пасти и поползли еще живее. В двадцати метрах от нас повис вертолет со спущенной до земли веревкой, крокодилы поднимали головы, пытаясь ухватить ее зубами. Веселый вертолетчик махал нам рукой, мол, давайте, забирайтесь скорее, а  то мы улетим отсюда.

Макс схватил меня за руку, и не глядя под ноги, мы пошли по спинам крокодилов вдоль хребта, дойдя до хвоста, перепрыгивали на соседнюю спину, чтобы не угодить в пасть. Босые ноги иногда скользили по неровной, холодной отвратительной спине, но Макс вовремя подхватывал меня под руку и мы двигались дальше. Обхватив конец веревки и, обернув ее вокруг руки, другой держа меня за талию, он, как Рембо подтянулся на одной руке. Я поджала ноги, и зубы огромных крокодилов царапали пятки. Нас быстро подняли на борт. Сердце колотилось о грудную клетку птицей. Я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела себя, как же дорого мне стало мое лицо…

Мама на кухне взбивала воскресный омлет, и я навсегда потеряла нить сна…

Будни даны человеку для того, чтобы в воскресенье он научился высвобождать всю свою креативную жизненную энергию. Обязательный ритуал – вот, что сделает этот день особенным! Для меня воскресенье навсегда будет связано с Амитой, моей единственной и очень близкой подругой. Я специально не знакомила вас с нею, чтобы посвятить ей целую главу.

Каждое воскресенье на завтрак мама делает омлет, это блюдо содержит как раз тот максимум операций, которые она может  безошибочно освоить, и поэтому делает его с воодушевлением. Взбивание яиц всегда с новым ритмом, та-та, та-та-та. Именно этот звук стал  опознавательным сигналом волшебного дня! Еще это означало, что хватит обниматься с подушкой, играть со светом, с помощью которого, если медленно закрывать и открывать глаза, можно миксовать реальность и сон: окно с кусочком облака, похожего на нос крокодила, и пасть, раскрытая во весь обзор сотни желтых клыков из сна.  Нога тридцать восьмого размера с длинными розовыми пальцами торчала из под одеяла и казалась очень далекой.  Я вытянула ее как в балете и впервые полюбовалась выворотом стопы. Зря, наверное, мама меня не отдала в балет лет в пять.

Зеркало в ванной было уже более благосклонно ко мне. Я впервые внимательно рассмотрела свое лицо. Дорогие мои глазки, ротик, носик, никогда больше не покидайте меня, обещаю, буду любить вас и заботиться.

Мама всегда дома ходила в широких штанах с низкой посадкой и резинками внизу, накладные карманами на бедрах, по-видимому, должны были увеличивать их объем, футболка с длинными рукавами, которую на уроке технологии я раскрасила батиком, сделав на спине из прорезей сердечко,  всегда сползала  с одного плеча. Волосы у нее  русые, пушистые, собраные в пучок, вокруг лица выбиваются, образуя нежное обрамление. Когда мама в хорошем настроении, она прехорошенькая.