– Моя ты цыпа, – расстегнув штаны, пристроился Васыль сзади.

Когда упревший и довольный он вернулся в зал, там ничего не изменилось, разве что голова с просителем договорились и теперь, обнявшись, сипло тянули «ридно нэнька моя!», а прокурор с начальником УВД тягали друг друга за галстуки, выясняя, кто главнее.

– Панэ провиднык! – привлек его внимание сидящий напротив один из побуревших молодых соратников.

– Ну, – тяжело уставился на него идеолог.

– Дозвольтэ уночи розбыты дэкилька памятныкив жидам на цвинтари*. У чэсть батька Бандэры.

– Дозволяю, – чуть замявшись, Деркач покосился на прокурора.

Тот спал, уронив в тарелку голову, а его недавний оппонент тужился поблевать. Но не успел, официанты потащили генерала в туалет, почтительно глядя на лампасы.

Наутро город зашумел. На одном из кладбищ был разбит десяток еврейских памятников, а остальные помечены свастикой. Одни возмущались святотатством, другие, таких было большинство, помалкивали, а молодежь заговорщически переглядывалась.

Теперь в Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской и других областях националисты действовали практически открыто. Как грибы-поганки, на центральных площадях и в городских скверах росли памятники Бандере и Коновальцу, организовывались шествия и демонстрации, разжигалась ненависть к России. Не ограничиваясь этим, «Свобода» и производные от нее «Тризубы», «Оболони» и «Братства» принялись формировать и готовить боевые отряды. Во многих западных областях Украины, в бывших пионерских лагерях с турбазами, которые любезно предоставляла местная власть, они организовали «культурный отдых», на который потоками отправляли молодежь, воспитанную в духе национализма. Там исходный материал уже ждали инструкторы, прошедшие Чечню, Северную Осетию или Приднестровье, – передавали опыт.

Солнечным июньским утром Васыль Деркач как куратор УНА-УНСО по Ровенской области отправился навестить очередной поток курсантов-земляков, обучавшихся в одном таком лагере под Костополем. Впереди на служебном джипе следовал сам куратор с шофером, позади жужжал двигателем грузовой «Богдан»* с данью от местных спонсоров. Настроение у пана Деркача было приподнятое, и он с удовольствием слушал гремящие из колонок магнитолы бравурные марши Третьего рейха. Они весьма почитались в УНА-УНСО. Там чтили и помнили своих хозяев.

– Да, – думал кэривнык, в такт притопывая ногою, – еще чуть-чуть, и, возможно, его переведут в Киев, на более ответственную работу. К тому были причины.

Его львовские знакомцы по институтам Тягнибок с Парубием давно обретались в столице при должностях и помнили заслуги Васыля, которых у того было немало. К передаче оружия со взрывчаткой организации (дед исполнил свое обещание) и созданию первой боевой ячейки в Ровно добавились еще две «акции»*. Пару лет назад, в канун Дня Победы, он вместе с двумя подручными, по наущению старого Деркача, до смерти забил в квартире ветерана Великой Отечественной войны (преступников местные милицианты не нашли), затем организовал поджог еврейской синагоги в Остроге…

Как только свернули на ответвление, впереди возник шлагбаум, а за ним два хлопца в камуфляже. Один быстро его поднял, а второй, с рацией на груди, вскинул вверх от груди руку. Деркач начальственно кивнул, и машины двинулись в сторону бора. Через несколько минут они въехали в его пахнущую хвоей прохладу и свернули на грунтовку, за которой синело озеро. На дальнем берегу виднелись постройки лагеря. На площадке со спортивными снарядами группа раздетых до пояса парней отрабатывала приемы рукопашного боя, за ними бдительно следил расхаживающий рядом инструктор в темных очках, шортах и пятнистой майке. Гостей в лагере уже ждали.

Въехавшие в ворота с растянутым вверху транспарантом «Наша влада повынна буты страшною!» автомобили подкатили к главному корпусу, с его ступеней навстречу вальяжно спустился один из руководителей курсов – здоровенный мордоворот, известный в Ровно по кличке Сашко Билый. Его родной дядя в годы войны являлся бойцом УПА, и племянник достойно продолжал «святое дело».

В начале 90-х он воевал в Чечне против комуняк, исполняя обязанности палача при Дудаеве и отрезая русским солдатам головы, а вернувшись на родину, занялся бандитизмом. Отсидев за это три года, Сашко еще больше проникся идеями борьбы, вступил в УНА-УНСО и в свободное от криминала время передавал свой геройский опыт молодым.

Оба проводника – идейный и «бойовый» – почоломкались, выдав при этом обязательную «Слава!», приехавшие с Деркачем активисты стали разгружать машину, таская коробки с мешками в склад, а начальники поднялись в кабинет Музычки.

– Як йдэ обучение, Сашко? – поинтересовался идейный вождь, удобно разместившись у приставного стола в кресле.

– Усэ гаразд, – уселся тот в свое, над которым на стене красовался портрет гауптштурмфюрера СС Романа Шухевича.

Чуть позже Музычко с одним из инструкторов демонстрировал гостю учебную подготовку. Одни курсанты, сидя в специально оборудованном классе, осваивали взрывное дело; другие – в тени под навесом занимались сборкой и разборкой автоматов с карабинами; из дальнего карьера за лагерем доносилась едва слышная пальба – там шла стрелковая подготовка.

После обеда, состоявшего из наваристого борща с пампушками, котлет и абрикосового компота, Музычко пригласил Деркача в сауну, расположенную за главным корпусом. Хорошенько напарившись с березовыми вениками и освежившись в бассейне с холодной водой, они перешли в гостевую комнату, с висящей на стене кабаньей головой и стильной мебелью, где их уже ждала четверть горилки с закусью и холодная «Оболонь» в бутылках. Первые тосты, как водится, были «за нэньку Украины и ее гэроив», затем пили за все прочее.

– Хочэшь, розповим як я воював в Чечни з комуняками? – набравшись, заявил Музычко собутыльнику.

– Эгэ ж, – пьяно икнул тот. – Хо́чу.

И началось повествование о том, как храбрый «вояк» десятками жег на Кавказе русские танки с бэтээрами, лично разгонял батальоны москалей и сбивал из «стингеров» их самолеты.

– За цэ мэнэ сам Джохар, – поднял Сашко вверх палец, – нагородыв ордэном «Чэсть нации», та назвав моим имъям вулыцю у Грозном.

– Дай я тэбэ розцилую, дружэ, – расчувствовался Деркач, потянувшись к нему сальными губами.

– А щэ я там показав, хто таки бандэривци, – утер щеку Музычко. – Торощыв полонэным москалям пальци плоскогубцямы, выколював очи штыком и видризав головы.

– А головы навищо? – мутно уставился на него идеолог.

– Щоб граты у футбол, – подмигнул ему Музычко и хрипло рассмеялся.

– Ото гэрой! – восхищенно поцокал языком Деркач и набулькал в стаканы горилки. – Будьмо!

Хрясь! – врезался Сереге в челюсть кулак и смел его со стула, привинченного к полу «допросного» кабинета.

– Вставай, братан, – цапнула за ворот рубашки крепкая рука, снова водружая на место.

– Ну, так что, Ионаш, так и будем играть в молчанку? – последовал вопрос из-за слепящей глаза стоящей на столе лампы.

– Мне нечего сказать, – просипел Серега. Хэк! – рубанул его сбоку ребром ладони по шее сопящий сзади опер, в глазах поплыли радужные круги, и парень отключился.

Сидевший за столом следователь давнул кнопку под столешницей, через секунду железная дверь с лязгом отворилась, и в ее проеме возник хмурый сержант в камуфляже.

– В пятую его, – ткнул пальцем в валяющегося на полу Серегу следователь. – Пусть на досуге подумает.

– Слухаюсь, – пробубнил сержант, и они вместе с опером выволокли бесчувственное тело из допросной.

Очнулся Серега на холодном бетоне камеры и со стоном вполз на деревянный настил – шконку.

Пощупал пальцами зубы (те ныли, но были целы), высморкнул из ноздрей на пол студенистую кровь, осмотрелся. Судя по виду, это была одиночка. Размером примерно два метра на три, с бетонным очком параши в углу, жестяной раковиной с медным краном рядом, забранным сеткой тускло горящим плафоном на низком потолке и небольшим, с решеткой, окошком. Кряхтя, Серега встал, прошаркал кроссовками без шнурков к раковине и, отвернув кран, долго пил холодную, воняющую хлоркой воду. Потом ополоснул распухшее лицо, утерев его рукавом, вернулся назад, улегся на бок и забылся тяжелым сном, подтянув ноги к подбородку.