Ее нашли в январский день на поросшем можжевельником поле. Новорожденную девочку завернули в белое одеяло, по краю которого шелковыми нитками было аккуратно вышито ее имя. Землю слоем в целый фут покрывал снег, но солнце уже пригревало вовсю. Тот, кто назвал ребенка Марией, по всей видимости, любил ее: одеяло было выткано из хорошей шерсти и согревало. Девочка казалась хорошо ухоженной и явно не голодной. Она была тихой, но через некоторое время принялась проявлять беспокойство и даже плакать, вроде бы нехотя, но почти безостановочно, пока на корзинку, в которой она лежала, не села ворона и не уставилась на нее своими быстрыми черными глазами.

Случилось так, что брошенную девочку, которая бесстрашно разглядывала широко раскрытыми почти с самого рождения глазами птицу размером чуть меньше ее, обнаружила пожилая женщина. Мария была красивым ребенком с черными как смоль волосами и бледно-серыми глазами, необычного серебристого оттенка, и старушке пришло в голову, что ребенок, возможно, подкинут эльфами взамен похищенного, – эта низменность в Англии слыла местом, где происходили странные события, а судьба могла и улыбнуться, и повернуться спиной. Был ли ребенок подменышем или нет, но Ханна Оуэнс взяла младенца с собой в лес, напевая по дороге песню – то были первые человеческие слова, которые запомнила девочка.

В первые дни, проведенные девочкой в доме Ханны, настойчивая птица била крыльями в мутное выщербленное оконное стекло, изо всех сил пытаясь попасть внутрь. Ее не пугали ни вылитые на нее ведра воды и уксуса, ни крики, ни угрозы. Рука не поднималась бросать камни в такое преданное создание. Вороне разрешили остаться и дали ей имя Кадин, произведенное от лепетания «ко-ко» девочки Марии. В плохую погоду птица сидела у закопченного очага на деревянном насесте и чистила свои блестящие перья, не спуская глаз с Марии.

– Полагаю, это твоя ворона, – сказала Ханна лежавшему в корзине ребенку, когда прошло семь дней, а птица так и не покинула свой пост на окружавшей сад изгороди, даже ради еды или воды. – А может быть, ты ее девочка.

Ханна хорошо знала, что не ты приручаешь животных, а они выбирают тебя, соединяясь с тобой крепкими узами. Когда-то давным-давно она сама взяла в дом оставшуюся без хозяев кошку, которая следовала за ней повсюду, – беспородное создание красивой рыжеватой окраски, ставшее любимым питомцем, казалось, понимавшим ее мысли и желания. В день, когда Ханну выпустили из тюрьмы, она обнаружила свою кошку, прибитую гвоздями к двери ее дома.

Соседи еще и ограбили Ханну, вытащив из дома все скромные пожитки: набитый перьями матрас, горшки, миски и ручку-перо, подаренную монахинями, когда она покидала обитель. Ханна отнесла трупик животного в лес и похоронила в зеленой лощине, где укрывалась, пока не была построена ее хижина. Она называла эту прогалину Любимое поле; весной там росли дикие гиацинты, и сквозь последние заморозки ковром белых и желтых звездочек просверкивал бальзамин. Красота луга напоминала Ханне о том, зачем жить на земле и почему нельзя доверять тем, кто видит зло в других и никогда – в себе самом. Мир природы был душой ее ремесла: то, что росло в лесах, могло нанести вред или исцелить, а ей надлежало знать разницу. Это было частью древнескандинавской традиции Сейд[3], занесенной в Англию в древние времена. Своего рода зеленая магия, неосуществимая в природе, смешение души человека с душой земли.

То, что ребенка нашла Ханна, а не кто-то еще, стало настоящей удачей: многие люди в графстве Эссекс избавлялись от нежеланного дитяти с той же легкостью, как топили котенка. Ханна была натурой великодушной и недолго думала, взять ли домой брошенного ребенка. Она сделала гораздо больше: сшила девочке синее платье, а для защиты и удачи привязала к лодыжке клочок синей шерсти.

Жители ближайших деревень и городков верили, что среди хороших, порядочных людей скрываются слуги зла, из-за которых дети умирают от оспы и лихорадки, а земли, проклятые ими, остаются невозделанными. То, во что верили люди, часто сбывалось: там, где они воображали проклятие, оно, казалось, и в самом деле существовало. То был год, когда по какой-то загадочной причине по небу пронеслись две кометы, а вулкан Этна в Италии, который начал извергаться, разнес пепел так далеко, что тот достиг даже их деревни в английской низменности. Казалось, выпал мартовский снег. В тот год двое лондонцев где-то подхватили чуму, и число заболевших с каждым днем увеличивалось. Люди носили маски, запирались в домах, но болезнь находила их и там, как они думали, проникая сквозь двери или просачиваясь в окна. На самом деле заразу переносили из дома в дом лекари, которые даже не подозревали, что надо мыть руки. К 1665 году Лондон потерял шестьдесят восемь тысяч жителей.

Когда Марии исполнилось два года, Великий лондонский пожар[4] уничтожил семьдесят тысяч из восьмидесяти тысяч домов в городе. Весь сентябрь воздух был наполнен дымом. Птицы падали с неба, а дети выкашливали из легких черную слизь – явный признак того, что им не суждено увидеть свой следующий день рождения. Мир оказался опасным местом, где люди, наказанные за свои грехи, вопреки фактам верили, что перемена к лучшему в судьбе зависит от степени их благочестия. В те годы происходили необъяснимые жестокости, а доброта была редким неоценимым даром, которым сполна обладала Ханна Оуэнс.

Было известно, что в графстве жили те, кто практикует Непостижимое искусство – заклинания и ритуалы, передаваемые из поколения в поколение хитроумным народцем, знавшим больше, чем остальные. Эти женщины понимали мистическую природу медицины и любви, изо всех сил стараясь прорвать завесу, отделявшую людей от знания, способного спасти их от бед. Обладавшие такой особой силой (в графстве их называли ведьмами) могли залечить сердечные раны так же легко, как избавить человека от лихорадки, но делали это осторожно: ведь женщин привыкли обвинять чуть ли не во всех бедах мира.