Потому что — Тай.

Весна и индорильская лазурь неба остаются за спиной. Подземелье не видит солнца и не нуждается в нём. Тут дымно чадят факелы, дробясь на осколки света в мутной глади сточных вод. Пахнет канализацией и влажной землёй. Но ещё сильнее — грибами и недоброй, тяжёлой магией — неистребимо-телваннийский дух.

Ведам проходит мимо стайки троглодитов — они ворчат что-то на своём дикарском языке, чутко ведут слепыми мордами ему вслед. Медузы отводят глаза, лишь их змеи-косы недобро шипят; минотавры настороженно сжимают древки топоров, но молчат. Гость хана тут — неприкосновенен. Воля хана тут — высший закон.

У неприметной пещеры — природной, но бережно обработанной, почти уютной внутри — Ведама встречает гарпия. Её некрасивое лицо насмешливо кривится.

— Добрый день, сэра Ворона, — бесстрастно приветствует её Ведам.

Гарпия хрипло смеётся:

— День — это у вас. У нас всегда ночь, и обычно совсем недобрая.

Ведаму она нравится. Нравятся её ум, её незлобливость и ироничность — назваться Вороной, если ты полуптица, и носить это имя с гордостью сможет не каждый. Но даже будь она злобной дурой без чувства юмора — Ведам всё равно ценил бы её за слепую преданность своему хану.

— Он ждёт тебя в Норе, — сообщает Ворона.

Ведам благодарно кивает и заходит в пещеру.

Неудивительно, что бодрумское дно приняло Тая как своего: тут все искалечены магией, тут все лишь отчасти меры… И он — тоже.

Левой половины лица у хана словно бы не было: пустая глазница тонет в белёсом сплетении шрамов; волосы, связанные косицей, не скрывают отсутствия левого же уха; кривая, навечно застывшая гримаса добавляет жутковатого веселья… Под одеждой, Ведам знает, всё ничуть не лучше.

И смотрит с восхищением.

Тай поднимает глаз от бумаг. Он до сих пор чуть насторожен в первые минуты, глядит с вызовом — будто всё ещё не может поверить, что не отпугивает своим видом посланца сверху. Будто всё пытается уловить насмешку, презрение, отвращение. Ведам молча снимает шлем — пусть ищет, если хочет. Тай слишком умён, чтобы разглядеть то, чего нет и не было никогда.

— Передай Ратриону, что мои троглодиты взяли скуумный след, — говорит Тай. — Шати довела их до Ратуши, но там ей пришлось скрыться.

Голос у него бесстрастен, но глаз… Алые искры так и пляшут вокруг зрачка. Ведам — капрал Ормейн — кивает в ответ, запоминает подробности: дорожка контрабанды тянется высоко, от подземных пещер до шпилей магистрата. Тай и его подопечные вели след так далеко, как могли; дальше уже дело капитана стражи.

Ведаму легко представить Лорда Подземелья совсем иным: с горделивой осанкой, с презрением во взгляде, верхом на белом жеребце посреди битвы… Или на высоком балконе бракадской Башни, рядом с такими же надменными Телванни.

Знал бы тот Тай по имени вождя троглодитов? Говорил бы тот Тай с простым капралом стражи как с равным? Думал ли тот Тай об общем благе?

Два черепа-шкатулки скалятся с маленькой полки на стене пещеры — вряд ли, Ведам Ормейн, ой как вряд ли.

— Ты… надолго? — вдруг спрашивает Тай, отвлекшись от наверняка важных подробностей. Спрашивает совсем иначе — и иначе улыбается ему Ведам.

«Так долго, как позволишь. Так долго, как захочешь. Навсегда»

— Капитан не ждёт меня до завтра.

Тай встаёт, неловко дёрнувшись всем искалеченным телом. Его плечи ассиметричны, но он подвижен, как ртуть — научился избегать боли, жить вопреки боли и назло ей. Жить — светить — солнцем Подземелья, и Ведам, не стесняясь, любуется им.

— Ещё бы чуть больше порезали — и троглодиты приняли бы меня за своего, — неловко усмехается Тай, встретив взгляд Ведама.

Тот молча ловит ладонь хана — великолепную, длиннопалую, сильную ладонь, пахнущую магией и чернилами. Касается губами сперва запястья — губы обжигает, будто разрядом молнии. Не торопясь, выцеловывает пальцы один за другим. Отрывается, чтобы поймать горячий взгляд и шепнуть, пряча в чужой ладони улыбку:

— Вряд ли. При всём моём уважении к троглодитам — вряд ли.

Тай хрипло смеётся. Упирается руками Ведаму в плечи — всё ещё укрытые сталью доспеха. Выдыхает нетерпеливо, пропускает пальцы в волосы, тянет на себя. Ведам всегда рад следовать этому безмолвному приказу — подставляет лицо, жадно ловит чужие настойчивые губы. Тай сегодня явно хочет вести, и сладкое предвкушение разливается у Ведама в животе.

— Раздевайся, — командует — не Тай, а Лорд Подземелья.

Ведам подчиняется, зная, как заводит Тая его покорность. Неторопливо снимает доспехи, наклоняется, стягивая тяжёлые сапоги… Тай застывает на постели, смотрит жадно — и под его взглядом Ведаму жарко, как под палящим летним солнцем.

— Там, в Бракаде, я бы сделал тебя моделью для титана, — шепчет Тай. — Совершенного. Идеального.

Ведаму неловко, лицо горит: ну в самом деле, нет в нём ничего особенного. Мер как мер… В отличие от самого Тая, словно сияющего ослепительным внутренним светом…

— Но живым ты мне нравишься больше, — признаётся хан, когда Ведам опускается с ним рядом на постель. — Живым и только моим.

Ведам рад доказывать делом — со словами он не особо ловок, — что жив. И только его, Тая — тут и говорить нечего, он давно уже очарован, опьянён, влюблён… Любит. И любим.

Солнце Ведама Ормейна восходит для него в Подземелье.