Ее разбудили громкий кашель, тяжелое дыхание рядом и скрип открывшейся двери – и тот же большой и сильный, внесший нового обитателя – маленького кудлатого щенка размером с ее миску; опять тяжелый сон, где знакомые руки выдирают принесенную палку из сжатых крепко зубов, с треском ломая передние клыки. Снова кашель. Болела спина, помнящая удары большим и тяжелым чем-то. Он кричал: «Я научу тебя!» И учил.

К утру утробный собачий кашель начал бить и ее, болело все, голову нельзя было оторвать от пола клетки. Ее отвели в другую комнату, что-то заботливо говорили, трогали нос, щупали спину, заставили проглотить что-то неприятное. С тем же сочувствием, с каким она вчера смотрела на своих соседок в клетках рядом и напротив, они теперь смотрели на нее. Она неохотно поела, лежала почти неподвижно, ничего и никого не ждала. Так прошел ее второй день на новом месте.

Наутро она обнаружила пустыми две клетки рядом с собой, – одна напротив, с той самой первой подружкой, с глазами, полными знания и тоски, после встречи с которыми Норма перестала думать и даже пытаться на что-то надеяться, и еще одна, в дальнем углу, где лежал большой черный пес. Это было сигналом для нее – все правда, они придут и все закончится. И глаза ее начали приобретать то самое выражение, которым встретила ее ныне ушедшая соседка, выражение, от которого любой, имеющий сердце, не сможет пройти мимо. Но пройти было некому, она уже приняла это.

На третий день она отказалась от еды. И пить не стала. Кашель и боль в спине, безразличие, овладевшее ею, – все вместе значили одно: ничего больше не будет, ждать некого, нужно просто закрыть глаза, – и радостные картинки придут сами. Не будет больно, не будет холодно, станет нестрашно. День она провела в оцепенении, и, если бы она была человеком, то сказали бы, – в беспамятстве.

Потом вошел тот, кто сначала увиделся ей спасителем: он приносил еду, разговаривал с каждым обитателем, не бил и не кричал оглушительно. Сейчас даже он был неинтересен. Она не повернула головы, когда он положил что-то в ее миску.

– Ну вот, видите, не ест. Да, температура немного спала. Кашляет чуть меньше. У вас есть десять дней. Только.

Протянутая к ней рука была мягкой и теплой. Норма приподняла голову, услышала голос, он что-то ей напомнил, но что? Взглянула с надеждой – ее Девочка стояла перед клеткой, рядом еще кто-то незнакомый. Тоже слегка потрепал по шее. Эти двое переглянулись.

– Собаченька, тебе нужно немножко потерпеть, мы должны все подготовить, мы вернемся, обязательно. Поправляйся, хорошо? – сказала Девочка.

И они ушли. Что это было?

И снова кашель, сны – или забытье? Не было никакой девочки, есть эта клетка, желтоватый свет и ожидание. Она попила воды, есть еще не могла. И потянулись опять минуты, часы, еще одна ночь, тот же озноб, те же попытки согреться, свернув все тело тугим клубком.

Когда ее Девочка появилась снова, и опять не одна, Норма не знала, рада она или испугана. Куда они ее ведут? Там опять боль и голод, или что-то еще, неведомое, но пугающее. Ее маленькая жизнь научила ее ждать, но каждый поворот в ее судьбе приносил новые испытания и оставлял все меньше места надежде.

Но это она, ее Девочка, с этими мягкими руками, этим уже знакомым нежным голосом. Она не может, не должна обмануть и предать.

Но куда, куда же они ее ведут?

Им стоило большого труда посадить ее в машину, успокоить. И увезти в свою жизнь.

Я читаю Анечке историю про Норму. Анечка спрашивает: «А что было дальше?»

А дальше была новая жизнь. Норма плакала и лаяла днем, вызывая возмущенные жалобы соседей, дожидаясь ее Девочку с работы. И радостно бежала гулять, подхватывая по дороге все, что казалось ей съедобным и торопясь проглотить, пока не отобрали. И получала за это строгие, но нестрашные выговоры. И, вырывая поводок, мчалась дальше, приседая на каждом метре, обозначая свою территорию.

Она постепенно привыкает к новому дому и особенно к серому толстому пушистому зверю, который издает противные звуки и норовит надавать оплеух, если зазеваешься. Она даже учится в «домашней школе» и уже научилась выполнять несколько команд, отзываясь на «Сидеть», «Лежать» и «Лапу!». И она ловит каждую минуту, когда ее Девочка дома и принадлежит только ей. А чтобы это не кончалось, она садится или ложится рядом, или на Девочкины ноги, а еще лучше – притулившись всем телом и прикрыв глаза, притворяется спящей, загородив той все пути к отступлению.

– Фш-ш-ш! – раздвигаются шторы и весеннее солнце уже в окне и в комнате.

– Вз-з-з! – отъезжает дверь балкона.

Ух сколько люда уже гуляет по бодвоку – деревянному настилу вдоль океана, растянувшемуся на целых шесть километров. Кое-кто уже сбросил куртки, скинул портки и бежит в коротких шортах, открывающих красные коленки. Смельчаки! Восхищаюсь, но не последую.

Осторожный щелк. Это закрылась дверь квартиры напротив. Эдди, беспородный блондин, тихонько подтяфкивает, не сумев выдержать радости. Его хозяйка Роуз воспитывает его джентльменом, поэтому он знает, что чувства следует выражать цивильно. Тихие шаги к лифту.

Невозможно оторваться от окна – небо абсолютно и тотально чистое: ни облачка, ни перышка – голубое-голубое. Шум океана мирный и ровный, – не так, как это было ночью, когда приоткрытое окно приносило его возмущенное рычание и резкие звуки ударяющихся и отпрыгивающих назад волн.

– Гр-р-р, – мелет зерна кофеварка.

– О-о-о, горяченькая пошла, – потек душистый коричневый напиток.

О, этот запах! Можно даже и не пить, понюхал и уже бодр.

Из спальни зашлепали большие тапки. В душе потекла вода. Мама открывает глаза.

– Как спалось, мам? Болит рука?

– Да нет, ничего… – и помолчав: – Ну как не болит? Болит немножко. – потом решительно и громче: – Есть не буду!

– Не будешь, не будешь… Хочешь у балкона посидеть? Держись за меня, вот так…

– Ой, высоко как! И вода синяя какая! И голуби большие какие, белые…

– Это не голуби, это чайки, мам… Пойдем сегодня, покормим, я собрала для них мешочек.

Громко и назойливо звонит телефон:

– Ошиблись номером, извините.

Еще звонок:

– Ошиблись номером, извините.

Внизу, во дворе двухэтажного дома, защебетали детские голоса. Впервые за неделю – суббота, все дома. Обычно все проскальзывают в свои норки – дома и квартирки – сразу после учебы-работы, и только окошки загораются одно за другим, – а на улицах никого. Тихо, безлюдно.

А сегодня вот она, еще одна радость, – нет этого глухого, привычного уже звука забиваемых свай на участке неподалеку, где скоро поднимется новое здание, а есть смех и веселый разговор выходного дня, шлепающие шаги детворы и даже, мнится, пощелкивание серенькой птички в кустах внизу.

– Бум-бум-бум, – глухие звуки сверху, – это любитель тяжелого рока проснулся.

– Что, сходить поговорить? – спрашивает муж, показывая наверх.

– Да это негромко, ладно тебе. Должен же быть каждый человек счастлив, – шучу в ответ.

И правда, должен.

Маша проснулась рано. Вчера вечером мама сказала: «Завтра начинается лето». Маша не спросила, что такое лето, она очень хотела спать. А сегодня она решила узнать, где же оно, лето, и увидеть его. Маша вышла в маленький садик перед домом – там все было, как вчера. Солнце было теплым, бабочки тихо порхали над ромашками, соседский кот осторожно переступал лапами по дощечкам забора.

– Где же лето?

Стрекоза с длинными прозрачными крыльями прошелестела мимо. На маленькой грядке так же зеленели стрелки лука.

– Где же лето?

Вдруг что-то тихо протрещало и опустилось прямо на зеленое крылечко. Круглая красная бусинка с черными пятнышками на спине.

– Какая ты маленькая и красивая! Ты кто? – обратилась к ней Маша и положила руку рядом с бусинкой. Та быстро забралась к ней на ладонь. Маша осторожно поворачивала руку, а бусинка перебирала крошечными ножками, и это было щекотно и весело.