– Я тебя должен кроме того предупредить, если ты сам еще не догадался, что дело это – то, что я тебе предлагаю, – связано с некоторым риском. Риском и для тебя тоже. Я имею в виду не опасность со стороны «разбойников» – она, если и существует, то риска здесь почти что и нет. Если не будешь болтать направо-налево, никто и не догадается, что ты можешь иметь какое-то отношение ко всей этой истории.

Опасность здесь в другом. Думаю, ты понимаешь, что я не имею права рассказывать тебе что-либо о ходе проводимого расследования. Такую откровенность вполне можно рассматривать, как выдачу тайны следствия постороннему лицу, не облеченному доверием следственных органов. А это уже должностное преступление. Если это выйдет на явь, мне грозят серьезные неприятности – боюсь, что меня просто выкинут со службы, вряд ли дело кончится только выговором. А если кому-то понадобится эту историю раскрутить, то можно и под суд попасть – всё зависит, как это дело подать и в каком свете выставить. Но это мой риск. И если я на него иду, то только потому, что сильно надеюсь на наше плодотворное сотрудничество. Кто не рискует, тот не пьет шампанского – так, вроде бы, говорят?

С тобой, разумеется, дело обстоит намного спокойнее. Ты никаких законов преступать не будешь и ничего тебе в этом случае инкриминировать невозможно. Но если меня начнут тягать, то, боюсь, и тебя как-нибудь притянут. По партийной, допустим, линии… Ты член партии? Нет? Ну, по комсомольской. Уж комсомолец-то ты точно? – Миша мотнул головой. – Ну вот. Вообще, найдут, как тебя прижать. Диссертацию притормозят или еще как… Ты и сам понимаешь – захотят, долго повод искать не будут.

Я уверен, что ничего этого не произойдет. Но принимать в расчет такую возможность надо. Главное, ясное дело, держать язык за зубами. Никому и никогда ни слова о наших разговорах и о том, что ты от меня узнаешь. Даже, сразу скажу, если у нас ничего не получится, и дело до суда не дойдет, то ты должен будешь молчать о нем до скончания века. Если найдем, кого ищем, то тогда с этим будет проще – на суде, я уверен, пол-института вашего будет присутствовать: несколько человек в качестве свидетелей по делу, а многие просто из любопытства. Ну, это рано еще обсуждать – мы еще и не договорились. Но поставить тебя в известность я должен, чтобы ты решал осознанно, учитывал все обстоятельства. И еще – но это уже последнее, о чем нужно сказать, – для надежности не стоит нам афишировать наше знакомство. Ты еще никому не успел об этом сказать? Вот и прекрасно, – продолжил он, получив утвердительный ответ, – надеюсь, никто не обратил на нас внимание, когда мы с тобой в вестибюле разговаривали – по-моему, и не проходил мимо никто. И дальше давай не будем в институте общаться, поздоровались и прошли друг мимо друга. По крайней мере, пока. Через несколько дней будет проще: я сейчас буду со многими вашими сотрудниками беседовать, познакомлюсь с кем удастся, чтобы иметь представление о тех, кто там у вас работает. Тогда наши контакты – опять же, если мы договоримся, – не будут так бросаться в глаза.

Вот так. Всё, что я хотел тебе сказать, сказал. Сейчас ничего мне не говори. Я тебя, наверное, малость напугал (так я и собирался), но – очень на это надеюсь, – возможно, что и заинтересовал тебя своим предложением. Учти, что случай для тебя уникальный, – он опять улыбнулся, – больше предложений побывать в шкуре сыщика у тебя не будет. Подумай как следует, всё взвесь, только ни с кем не советуйся, сам решай. Мы договорились, что никто про эти наши разговоры никогда не узнает, – я договор выполню, и от тебя того же жду. Игра должна быть честной и всё должно строиться на взаимном доверии. Идет?

Костя протянул руку ставшему тоже очень серьезным Мише, и они рукопожатием – весьма торжественным, как запомнилось одной из высоких договаривающихся сторон, – скрепили свой договор.

– Готово. Первая часть нашей договоренности – о безусловной тайне и честной игре – вступила в силу. А про главное наше соглашение… Давай, завтра приходи в это же время… нет, лучше в пять, чтобы тебе не торопиться. Сможешь? Ладно. Буду ждать. Пока что думай. Если ты завтра откажешься, я это спокойно, без упреков приму и никогда об этом больше не вспомню – останемся просто знакомыми, как раньше, и только. Если же скажешь «да», тогда всё и обсудим. А теперь… ты уж не посчитай меня невежливым, что я тебя выпроваживаю, но сейчас нам лучше попрощаться – чтобы не вести никаких лишних разговоров. Сначала ты должен решить: «да» или «нет».

– Какие обиды – всё понятно. Да мне и идти уже пора. До завтра тогда.

На этом будущие партнеры по сыску и расстались.

Миша поехал домой и всю дорогу перебирал в уме все детали состоявшегося разговора. Что он, в конце концов, решил, читателю уже и так ясно – будь по-другому, не было бы никакого романа. Костя остался дома, но о чем он думал и чем занимался, автору неизвестно.

На том можно было бы и закончить и так уже затянувшуюся главу, но я хочу добавить сюда еще несколько замечаний о распределении ролей в нашем романе. Из описанного, казалось бы, ясно, что Костя – Холмс (разумеется, лишь бледный аналог знаменитого героя Конан Дойля, вовсе на него не похожий, но здесь-то речь идет лишь о функции, выполняемой им в сюжете), а Миша – Ватсон. В определенном смысле так оно и было: Костя играл ведущую роль в описываемом расследовании, а Миша стал рассказчиком, благодаря которому читатель и знакомится со всеми имеющими отношение к делу событиями. Но в нашем романе расстановка сил далеко не так кристально ясна и определенна, как в цикле рассказов о Великом сыщике, послужившем нам прототипом для выяснения того, кто из персонажей играет ту или иную роль в рассказываемой истории. Кроме того, у Конан Дойля имеется три ключевых – в этом смысле – персонажа: Холмс, Ватсон и Лестрейд. В нашем же романе таких героев, участвующих в поиске преступников, только двое – все же остальные, причастные к этому занятию (вроде лейтенанта Одинцова), – лишь эпизодические фигуры, не претендующие на большое значение. Соответственно, в романе распределение ролей оказалось смещенным. Чтобы не забегать вперед, скажу только, не прибегая ни к какой аргументации, что Костя в нашем сюжете функционально совмещает роли как Шерлока Холмса, так и Лестрейда (и не только потому, что их объединяет принадлежность к полиции или милиции), а Миша, будучи функциональным аналогом Ватсона, в определенных случаях берет на себя роль Великого сыщика, то есть Шерлока Холмса. Что это именно так, читатель, я надеюсь, убедится в дальнейшем.

Придя, как уже было сказано, к решению принять Костино предложение и ввязаться в эту захватывающую авантюру, Миша крайне смутно представлял себе, что из этого последует и в чем – конкретно – будет выражаться его участие в деле. Ну ладно, Ватсон… Так Ватсон, можно сказать, ничего и не делал в то время, когда Холмс занимался своими расследованиями. Это он потом описывал происходившее на его глазах и разъясненное Великим сыщиком – описывал постфактум, иногда через многие годы после случившегося. А в чем выражалась его непосредственная помощь Холмсу? Ничего и не вспомнишь… Разве что пару раз, захватив свой армейский револьвер, он сопровождал друга на какую-нибудь опасную вылазку. Но было бы глупо предполагать, что Костя ожидает от него чего-то подобного. Миша даже хихикнул себе под нос, представив, как Костя выдает ему вороненый шпалер (пушку, машинку, волыну – как еще говорят?) и осведомляется, умеет ли его соратник стрелять из пистолета.

В связи с этой мыслью Миша вспомнил свой единичный опыт стрельбы на лагерных военных сборах, которыми завершалось обучение на военной кафедре и после которых ему и его сокурсникам присвоили звание младшего лейтенанта запаса. Опыт был скорее обескураживающим. Держать в руках оружие будущим офицерам Советской армии довелось за эти сборы один только раз: во время итогового зачета по стрельбе – до этого к опасным предметам их не допускали (вероятно, неспроста, а на основании многолетнего печального опыта). В стрельбе из винтовки Миша выступил очень даже неплохо, выбив тремя выстрелами 28 очков (из 30 возможных) – можно было и гордиться результатом: такое мало кому удалось. Поэтому, взяв – впервые в жизни – в руки пистолет Макарова, он, бодро и не задумываясь, выпалил три раза подряд по мишени, находившейся совсем, казалось бы, рядом – в двадцати пяти метрах от его позиции. Бах-бах-бах – однако на мишени не появилось ни одной новой дырки. Рука при каждом выстреле дергалась, и, по-видимому, даже в здоровенный деревянный щит, на котором была наклеена бумажная мишень, попасть ему не удалось. Обидно вспоминать. А теперь трудно сказать, каким должен быть честный ответ на вопрос: Умеешь ли ты стрелять? Стрелять-то, вроде бы, умею, но вот попадать в цель еще не научился. Тут Миша отмахнулся от этих глупых – детских каких-то – лезущих в голову мыслей. Было совершенно ясно, что выдавать пистолет и подталкивать соратника к схватке с преступниками никак не могло входить в Костины планы.