— Я его прикончил, всё получилось, — говорит Петер, нарушив повисшее молчание и через мгновение комнату наполняют радостные крики и аплодисменты.

На Петера налетают с вопросами, оттесняя меня вглубь помещения. Некоторое время я стою растеряно оглядываясь по сторонам, а потом замечаю плед, забытый кем-то на спинке одного из кресел и иду к нему. Здесь сухо, но мне всё еще холодно и меня немного знобит. Плед колючий и пахнет плесенью, но я всё равно накидываю его на плечи, когда слышу над ухом:

— Я был уверен, ты снова сбежишь. Поспорил с Юргеном, что ты улетишь со своим любовником даже не простившись. Проиграл.

— Мне нечего делать в Америке, у меня там никого нет, — отвечаю я, повернувшись лицом к Мартину. — На что спорили?

— На бутылку шнапса, — Мартин притворно вздыхает, а потом на его твердом лице проступает внезапная улыбка. — Я рад что ошибся, Ката. Ты нужна нам, несмотря на то, что ты так еще заноза в заднице.

Я киваю, сил на ответную улыбку нет. Мартин наконец замечает, что меня потрясывает и хмурится.

— Ты не заболела, случаем?

— Нет, продрогла и вымокла до нитки, — чуть подумав я добавляю: — А еще, наверное, нервы сдали.

— Ничего удивительного, — он дружески похлопывает меня по плечу. — То, что ты сделала для Юргена… — он умолкает, машет рукой на дверь, ведущую вглубь дома и добавляет: — Иди, он на кухне готовит чай и думаю будет счастлив лично поблагодарить за всё.

Я киваю и туже замотавшись в колючий плед направляюсь на кухню, но нахожу её не сразу. Дом огромный, и прежде чем обнаружить нужную дверь я натыкаюсь на несколько спален, в которых тоже сидят незнакомые мне люди, и тренажерный зал, темный и пустой. По моим прикидкам в особняке собралось не меньше двадцати человек, нужно будет попросить Мартина познакомить меня со всеми, ведь если я собираюсь помогать ополчению, мне следует знать всех по именам.

Открыв следующую дверь, я попадаю на просторную кухню. Серый свет льется из большого прямоугольного окна, выходящего на задний двор. Владельцы дома явно обладали хорошим вкусом. Современный кухонный гарнитур в стиле модерн занимает всю дальнюю стену, плавно переходя в барную столешницу из цельного куска черного камня и рядом с ней, спиной ко мне стоит Юрген, колдуя над большим заварочным чайником, из которого поднимается горячий пар и умопомрачительный запах свежезаваренного чая. Он не замечает меня пока я не произношу его имя.

Доктор вздрагивает и оборачивается. Мгновение он смотрит с непониманием, а потом его лицо расплывается в широкой искренней улыбке и глаза словно вспыхивают лучистым светом.

— Ты пришла, как же я рад, — он шагает ко мне и заключает в крепкие объятья и не отпускает так долго, что холод и озноб отступают, оставив место теплой радости и облегчению.

Позже мы пьем чай, усевшись рядом на высоких барных стульях и я пересказываю Хиршбигелю события, произошедшие с той ночи, когда он покинул лагерь “Безымянных”. Выслушав мой рассказ он некоторое время задумчиво молчит, и я вижу, что ему хочется задать какой-то вопрос, но он не решается. Мне хватает интуиции понять, что именно его тревожит.

— Я останусь с вами, Юрген, — говорю я и кладу руку поверх его ладони, покоящейся на столешнице. — Тилль улетел один, я отказалась ехать с ним. Мне нечего делать в Америке, когда тут нужна моя помощь.

Доктор вскидывает голову и смотрит на меня с благодарностью. Слова не нужны, я и так вижу, как он счастлив. Юрген влюблен и для меня это уже не секрет, но ему хватает такта не поднимать это тему сейчас, он понимает: я не готова к новым отношениям. Всё же меня окружают прекрасные люди и если бы я верила в Бога, то сейчас вознесла бы ему хвалу.

— Нас ждет непростое время, — наконец говорит доктор. — Этих проклятых байкеров слишком много и у них полно оружия, но я не сомневаюсь, что мы победим. А когда это случится, пускай на это потребуется несколько лет, я поселюсь в небольшом домике на берегу озера…

— И ты туда же, — перебиваю я с улыбкой. — Петер тоже мечтает уйти на покой и поселиться на берегу озера.

— Это ведь нормальное желание для зрелого мужчины, — Юрген отвечает на улыбку и вокруг его глаз появляются очаровательные морщинки. — Но я не закончил. Я намереваюсь удочерить Еву, как только всё уляжется.

— Удочерить? — эхом повторяю я, пытаясь осмыслить значение этих слов.

— Именно, мой сын скорее всего погиб, — по лицу доктора пробегает тень, но он быстро берет себя в руки и продолжает: — Но я всё еще могу быть хорошим отцом, а девочке нужны родители. Я был уверен, что все доброе во мне умерло в тот день, когда я потерял семью, но оказалось я ошибся. Здесь, — он касается ладонью груди, — у каждого из нас, вместе с душевной болью, и злобой, хранятся неиссякаемые запасы любви и ничто, даже самые жуткие зверства, не могут заставить этот источник высохнуть. И только от нас самих зависит превратиться ли он в полноводную реку или останется едва заметным ручейком.

Я согласно киваю в ответ, он в чём-то прав, даже у Крумбайна, при всей его жестокости и порочности, наверняка было что-то светлое в глубине души, но он выбрал сторону зла и это привело его к смерти. Я же хочу жить и как бы не сложилось мое будущее, я всё рано стану выбирать сторону добра, пускай на первый взгляд это кому-то покажется слабостью.

Конец