Я снова мрачнею – интересно, что он скажет о моих педагогических неудачах? И, чтобы он не вздумал вдруг спросить, как прошла моя первая лекция, спрашиваю его о другом:

– И всё-таки постарайся вспомнить, не было ли у тебя недавно конфликта с кем-нибудь из них? А может быть, ты увольнял кого-нибудь в прошлом учебном году?

Кирсанов разводит руками.

– Да не было ничего такого. Ни конфликта, ни увольнения. У нас на кафедре хороший коллектив. Хотя странно, что ты спросила про увольнение. Мы сейчас готовим документы для участия в международном конкурсе. Если получим грант, то наша кафедра сможет сотрудничать со скандинавскими университетами. Это очень интересно, но требует оформления множества документов на английском языке. Пока нам с этим помогают преподаватели кафедры иностранных языков, но с получением гранта бумаг придется писать гораздо больше. Нам на кафедру потребуется сотрудник, хорошо знающий английский – хотя бы на полставки. Но директор категорически отказывается увеличивать штат. Мне был предложен другой вариант – сократить должность лаборанта и ввести должность помощника заведующего кафедрой, в обязанности которого, помимо той работы, которую прежде выполнял лаборант, будет входить и оформление документации на английском.

– Значит, вы увольняете лаборантку! – потирает руки Сашка.

– Ну, да, – признает Вадим. – Я уже разговаривал с Рогозиной – посоветовал ей подыскивать другую работу – с английским у нее туго. Она как раз оканчивает колледж – будет дополнительный стимул устроиться по специальности.

– Она расстроилась? – спрашивает Давыдов.

– В общем-то, да. Но грант наша кафедра может и не получить – а если так, то и должность лаборанта сокращать не придется. Заявку на конкурс мы должны отправить до первого ноября. Результаты конкурса будут известны в декабре. Так что Рогозину мы пока не увольняем.

Честно говоря, как выглядит эта лаборантка, я понятия не имею – за праздничным чаепитием я ее вовсе не заметила.

– Ты зря надеешься, что я ее найду, – я не считаю нужным давать обещания. – Согласись, глупо надеяться, что кто-то из них проговорится в случайном разговоре.

– Ты просто попробуй! – Вадим волнуется и говорит, проглатывая окончания слов.

– Тогда облегчи нам задачу, – вдруг подает голос Сашка.

Мы с Вадимом смотрим на него, открыв рты.

– Ты о чём? – выдыхает Кирсанов.

Сашка усмехается:

– Для начала скажи честно, с кем из них ты спал?

Я, кажется, краснею. Не скажу, что меня волнует эта тема, но обсуждать любовниц Вадима мне всё-таки неловко.

Кирсанов долго кашляет. Потом хмуро бросает.

– Не говори глупости! Они – всего лишь мои коллеги. У нас исключительно деловые отношения.

Но я чувствую, что он говорит неправду. Думаю, Сашка – тоже.

Я кручу в руках записную книжку. Интересно, что скажет Кирсанов, когда узнает, что я хочу уволиться из университета? Вот схожу еще на одну лекцию, убедюсь (или всё-таки убежусь?), что педагог я никудышный, и напишу заявление.

А за неделю я вряд ли вычислю его Светлячка. Так что извиняйте, Вадим Александрович, но сыщик из меня не получится. Хотя вслух я этого не говорю – спор можно вести долго, а я уже снова вовсю зеваю.

– Мальчики, сейчас – половина пятого, – напоминаю я.

Они виновато улыбаются.

– Да, прости, – извиняется Кирсанов. – Завтра, то есть сегодня, всем на работу. Так мы договорились?

Я киваю, и он радостно жмет мне руку.

Не успеваю я закрыть за ними дверь, как в нее снова звонят.

– Алиса, извини, совсем забыл – Даша в субботу небольшую вечеринку устраивает по случаю ее повышения по службе. Так что мы тебя ждем в пять часов.

Кирсанов смотрит на меня совсем, как раньше – пристально и как будто с тайным смыслом. Смысл этот мне совершенно непонятен, да, может, и нет вовсе никакого смысла, но уже даже малая толика вероятности, что он есть, действует на меня завораживающе. Глупо – мы с ним давно уже чужие люди. Или всё-таки нет?

Мой второй рабочий день в качестве преподавателя едва не оказывается таким же, как и первый. Я опять едва не сажусь в лужу – уже на лекции у дневного отделения.

Начинается всё неплохо. Мы знакомимся, я называю тему занятия и даже вполне спокойно и толково объясняю им первый вопрос.

Их двадцать человек из двадцати пяти по списку. Мальчишек и девчонок примерно поровну. Совсем молоденькие, симпатичные. В отличие от заочников, большого интереса к изучаемой дисциплине я у них не замечаю. Они послушно пишут, но часто смотрят на часы – ждут звонка на перемену.

Я задаю им вопросы (те, на которые могу ответить сама), и они пытаются на них отвечать. Я прихожу в благодушное настроение и отваживаюсь на то, чтобы нарисовать на доске интересную схему, с которой накануне разбиралась целый вечер.

Я беру в руки мел и замираю. На уже исписанной (должно быть, во время предыдущей лекции) доске не то, что схему, а даже несколько букв написать невозможно. Я отнюдь не белоручка и не считаю зазорной самой привести доску в порядок. Но тут возникает проблема – висящая рядом с доской тряпка абсолютно сухая, и от ее прикосновения доска еще больше белеет.

– Кто сегодня дежурный? – спрашиваю я.

В ответ – молчание.

– А кто у вас староста?

И вновь никто не признается, а светловолосый мальчик с первой парты говорит:

– А староста еще не приехала – она у себя в деревне картошку копает.

Я обвожу их взглядом, надеясь, что кто-нибудь вызовется сам сходить в туалет смочить тряпку. Они понимают, что требуется, но помочь мне не хотят.

Проще всего поручить это какой-нибудь девочке, но проблема в том, что поблизости от этой аудитории – только мужской туалет. Женский – в другом крыле здания.

Я вздыхаю и открываю журнал.

– Андреев! – выкрикиваю я первую в списке фамилию.

Из-за последней парты лениво приподнимается высокий, спортивного вида парень.

– Намочите, пожалуйста, тряпку, – вежливо, но твердо говорю я.

– А я – не дежурный, – отзывается он и опускается на место.

Сначала я думаю – он шутит. А сейчас одумается и пойдет выполнять поручение. Но проходит секунда, другая, а он по-прежнему сидит за партой и невозмутимо листает тетрадь.

– Вот и начнете дежурить, – в моем голосе появляются металлические нотки (ну, мне так кажется). – А приедет староста и составит график дежурства.

– Вот пусть сначала составит, а потом мы уже дежурить начнем, – бурчит Андреев.

Остальные хихикают и переглядываются.

Мне отчаянно хочется схватить журнал и убежать на кафедру. Я не знаю, что должен делать хороший педагог в такой ситуации.

Назвать другую фамилию? А если другой студент поведет себя точно так же?

Сказать, что я не буду читать лекцию, пока кто-нибудь не приведет доску в порядок? А если они только порадуются этому и предпочтут до конца занятия побездельничать?

Может быть, вовсе ничего не предпринимать? Схему можно нарисовать и на семинаре. Но если я сейчас промолчу, они поймут, что из меня веревки вить можно.

Нет, я всё-таки поручу кому-нибудь эту тряпку. Какой-нибудь девочке. Девочки более ответственны и менее конфликтны. Конечно, это – тоже отступление, но ничего другого я придумать не могу.

Я хватаюсь за шариковую ручку и склоняюсь над журналом.

– А вы что, двойку мне ставить собрались? – от былой вальяжности Андреева не осталось и следа.

Я реагирую моментально:

– Конечно! А вы как думали?

– Не имеете права! – не очень уверенно заявляет он.

Я пожимаю плечами и ставлю точку напротив его фамилии.

– Да намочу я вам тряпку, – недовольно говорит он и топает к доске.

Ура! Пусть маленькая, но победа. В глазах студентов я вижу нечто, похожее на уважение.

Оставшаяся часть занятия проходит почти спокойно. Правда, тот светловолосый мальчик, который говорил про старосту, слишком много болтает с соседом. Я делаю ему замечание и спрашиваю его фамилию.