Забираю и влетаю в объятия Димы.

На холодном ветру его горячие губы прекрасны! Закрыв глаза, я растворяюсь в его желании, кипении, порхании…

Да, да, да!!!

Его пальцы сжимают мою попку так требовательно, что бёдра почти мгновенно сводит от возбуждения. Через свои брючки чувствую, как упирается мне в живот его член.

Мне любопытно… Какой он будет? Главное, чтобы не больше, чем у Аронова!

– Добрый вечер, Женечка!

В голове – короткое замыкание. Наши губы притормаживают.

Внутренности тут же сжимаются в комок.

Медленно разворачиваюсь в Диминых руках, расцепляю их.

– Олег?..

Я не узнаю его глаза. Обычно спокойные… Сейчас из них фонтанирует ядом!

– Новая помада… – стирает большим пальцем остатки помады с моих губ.

В моей пустой голове продолжает щёлкать холостыми.

– Новая игрушка… – кивает на Димку.

Я чувствую, как он ожесточается, словно увеличиваясь в размерах и закрывая собою свет.

Затмение не только в моём мире.

– Как развлеклась, детка? Расскажешь? – губы изгибаются в жестокой ухмылке. – Все горячие подробности, м? Соскучился по твоим сказкам.

Чего происходит, вообще? Что он несёт?

– Олег…

Чувствую, как меня зажимает между ними в сильных, ревнивых, болезненных чувствах.

И они нарастают, нарастают, нарастают!! Лёгкие сдавливает! Меня раздавит сейчас!

– Поехали домой, Женечка, – прорывает вдруг из него совсем другое… Наше, глубокое, болезненное. – Я очень устал и соскучился. Не могу больше…

Окончательно вылетаю в прострацию.

Я, бл*ть, сплю? Это кошмар?

– Жень, это что за чёрт? – оживает Дима, напоминая мне, что происходящее реально.

Это не чёрт, Димочка, это демон!

В мгновение ока я оказываюсь в руках Аронова, пролетев мимо рук Димы.

– Не надо трогать… Это – моя женщина.

Его губы касаются моего виска, и Димка смотрит на это, охреневая.

Нет, нет… Погодите-ка!

Толкаю Аронова в грудь, но он словно не чувствует. Его мышцы как канаты. Он оттягивает меня в сторону, чтобы я не стояла между ними двумя.

– Всё, что ей было можно, она тебе уже дала.

И возможно первый раз в жизни я чувствую себя фигурой на шахматной доске. Это партия Аронова, да!

Охреневаю, пытаясь поймать его взгляд.

Нет, реально? Реально?! Ты осознанно двигаешь мной сейчас, чтобы срубить ему голову?! Ну, конечно! Тут без вариантов!

Из моих рук вываливается букет.

– Женя? – я чувствую, как тормозная моего Семьсот двенадцатого начинает подтекать. – Объяснишь?

Сейчас будет пи**ец!

– Ты что делаешь? – взрываюсь я, хватая Аронова за ворот куртки.

– Что такое? – ухмыляется он мне зло. – Он был не в курсе? «Ой!»

А-А-АХ ты… Шар возмущения и гнева внутри меня раздувается так, что…

Сейчас, бл*ть, никто здесь не выживет!

Аронов улыбается. Чуть заметно. Агрессивно, зло. В воздухе витает мандраж. И я бы не стала сейчас делать ставок на то, кто кому первый даст в морду!

Потому что мне кажется – это буду я!

– Такой взгляд у тебя горячий, моя девочка… – нервно, но азартно усмехается он. – Соскучилась? Поехали…

Сволочь! Хрен ты меня сдвинешь на следующую клетку.

– Дим, – перевожу взгляд на обтекающего Морозова и отрицательно качаю ему головой.

– Правильно, Женечка, извинись перед парнем. И впредь предупреждай игрушек, что они только игрушки.

Димкины глаза закрываются на секунду, я чувствую взрыв.

Да, сказанное наложилось на мои перлы. И картина сильно искажена.

Молодец, Аронов! Хорошо рисуешь! Даже вслепую!

Я чувствую, как внутри себя Димка разносит сейчас всё вокруг! Он открывает глаза, в них… Не на меня он смотрит. Мне адекватно врезать в ответ он не может! И…

Поубивают сейчас друг друга. Мне кажется, Аронов прямо жаждет, чтобы тот сорвался.

Димка переводит взгляд на меня и гаснет.

Всё. Тут ничего сделать уже нельзя и не надо.

Но бл*ть, зачем так?! Кто дал тебе такое право?!

Я разворачиваюсь к Аронову.

Ты бросил это право мне в лицо, укатив на своё море! А теперь… играешь в моих любимых котят без спроса? Топишь насмерть?!

– Сволочь! – нервно усмехаюсь я.

Это ж надо! Так нагло… Не могу поверить в происходящее.

– Да, моя девочка… – кивает он, расслабляясь.

Шар внутри меня тоже взрывается.

– Зараза! – впечатываю кулак ему в грудь.

– Ещё, детка… Ты такая горячая, когда злишься.

– Ты посмел… – оскаливаюсь я на него и размахиваюсь, чтобы стереть с его лица эту циничную усмешку.

Отклонившись, он перехватывает мою руку, рывком прижимая к себе, и шепчет:

– Тише. Тише, Женечка… Прости меня. Я ездил один. Очень скучал. Сходил с ума. Мне больно сейчас… Очень! Пожалуйста…

Я не понимаю, что он говорит. Слова понимаю, смысл – нет!

Вырваться из его рук не получается. Истерично дышу.

– Как ты посмел?! – сглатываю я. – Как ты мог так…

– Я во всём неправ. И в этом тоже неправ. Но я не отдам тебя никому. Посмотри на меня…

Он держит моё лицо ладонями.

Не хочу!!!

И мои коготки впиваются в них, пытаясь оторвать. Я чувствую, как прорисовываю борозды на его коже.

Не отпускает.

– Смотри на меня… Женя… Тише…

И я смотрю в эти до боли родные глаза.

– Не злись… Женечка… Девочка… Это же я…

Его губы замирают на моём лице.

Силы вдруг резко покидают меня. Живот начинает наполнять такой знакомый болевой спазм, отдающий болезненной пульсацией в грудь.

Больно… Очень… Ему…

– Я люблю тебя… – шепчет он.

И мне. Очень. Больно.

Я перестаю дёргаться, парализованная этим чувством.

– Поехали домой… – и в этом столько всего, сказанного им, но не услышанного мной.

И я дышу глубже, переваривая всё то, что он сказал мне выше. Мне больше не хочется по нему бить. Мой котёнок уже всё равно захлебнулся. Я никак не могу договориться с собой, кто виноват в этом.

– Поехали домой…

– Поехали…

Сделав вдох поглубже, сажусь в машину на переднее сиденье.

А он не спешит, доставая сигареты. Прикуривает, присаживаясь на капот. Я вижу, как дрожат его пальцы. И это единственное, что выдает его состояние. Потому что даже эмоционально он не то что закрыт – он запечатан в свинцовый саркофаг. И даже мой эмпат-рентген не может пробить эту броню.

Ни Семьсот двенадцатого, ни его тачки на стоянке уже нет. Уехал. И это правильный выбор. По-другому вряд ли мы разрулили бы эту ситуацию. Я испытываю облегчение, что он не сорвался, и не было никакой жести. Аронов провоцировал… К счастью, сорвалась только я. Больше от неожиданности.

Офигеть.

Аронов…

Один ты ездил?

Осмысливаю его слова. И что? Это даёт тебе право поступать так, как ты сделал сейчас?

Но внутри я почему-то чувствую, что даёт. Не по отношению к Семьсот двенадцатому. Нет! По отношению ко мне. Как интересно… Что это значит? Что он всё ещё мой мужчина? Или подождите… Я – его женщина?

А как его женщина я могу несколько раз врезать ему по лицу за то, что он устроил, или это перебор?

Ветер вдруг стихает. Начинают кружиться редкие снежинки.

Его перекур затягивается. Сигарета просто тлеет в пальцах.

Включаю на панели радио. С раздражением слегка нажимаю на клаксон.

Выбрасывает сигарету. Садится рядом. Мы молчим. Снег становится гуще. Он навевает мне почему-то ту ночь, когда он забирал меня из Заельцовского, как мы молча ехали до моего дома и как потом, все в снегу, горячо целовались на капоте тачки. По радио играет какая-то старая-старая песня.

Мы одновременно сосредотачиваемся на припеве, встречаясь глазами.