Моника вскрикнула и закрыла глаза руками, а мужчины, не отрываясь, смотрели на растущую перед флаером волну. Неба над волной не было – лишь светло-серая громада второй Салактионы. Пилоту показалось, что ситуация под контролем.

– Ну же, братишка, не подведи! – обратился он к флаеру.

Гидроплан приподнялся над гребнем, но зацепился за него днищем, подняв тучу брызг. На лобовое стекло не попало ни капли, но вода обдала оба двигателя.

Кутельский не шевелился, все также цепко держал штурвал. Гидроплан продолжал набирать высоту. По миллиметру, не допуская крена, пилот положил флаер на обратный курс.

– Вода сильно соленая? – тревожась о двигателях, спросил Чарли геолога, но того вдруг прорвало на «хи-хи».

– Перед вами белый карлик Гиза, который служит солнцем для нашей планеты…

Местная звезда ярко сияла между горизонтами загадочных Салактион.

– Эй там, на палубе! – прервал Кутельский экскурсовода, – Крылья… Намокли…

Пилот вывел моторы из форсажного режима, и тут левый двигатель астматично чихнул.

– Опаньки, – тихо сказал Абуладзе, и прильнул к окну. – Кажись, приплыли…

Флаер поднимался уже не так стремительно, и океан, притягиваемый Салактионой-2, уверенно догонял их, собираясь прижать к планете-соседке, напиравшей навстречу из-за горизонта. Обрезало правый двигатель, через секунду отказал и левый. Тонко свистели вращавшиеся вхолостую винты.

– Оба встали за креслами! Симметрично относительно оси флаера. Быстро!

Моника выполнила команду Кутельского первой, Абуладзе пристроился к ней сзади, брюхом прижался к девичьей пояснице, а спиной к стенке грузового отсека.

– Я очень асимметричный, – шепотом пошутил он.

Корпус флаера перестал вибрировать.

Осторожными движениями штурвала Чарли поворачивал флаер к пятнышку платформы, светящейся в безбрежном океане посадочными огнями.

– Брякнемся? – шепнул Лев Саныч в ушко Монике.

Та лишь дернула плечиком.

– Не трепыхаться мне! – рявкнул Кутельский. – Планируем!

Спиной он ощущал руки Абуладзе и Моники на спинке своего кресла и слегка подался вперед.

– Постараемся расслабиться! – геолог зажмурился. – И получить удовольствие!

– Лев Саныч! – гневно вскрикнула девушка.

– Прошу прощения – природа… Но клянусь, сейчас вам ничего не угрожает.

Чарли заставил себя не реагировать на разговор за спиной и собрал волю в кулак. Ничто больше не напоминало о вспыльчивости и возбудимости. Теперь пилот стал частью машины. Каждой клеткой своего тела слился с флаером.

– Давай, родненький, – прошептал он гидроплану и громко, чтобы заглушить свист в крыльях, обратился к геологу, – Можно сбросить дроны? Тогда… Больше шансов…

– Нет! – отрезал Абуладзе.

– В таком случае на полшага правее.

Кутельский выровнял флаер, во всех окошках стала видна приближающаяся черная вода, а вот из-за задранного носа никто не видел станции, потому казалось, что падение неизбежно. Моника взвизгнула. Чарли крепче стиснул штурвал. Слева мелькнул край спасительной платформы, днище флаера ударилось о воду, подняв тучу брызг.

– Все на правый борт!

Абуладзе упал в угол, Моника шлепнулась на него сверху, флаер накренился вправо. Кутельский распахнул пилотскую дверцу и, бросив штурвал, высунулся наружу.

До того, как левый двигатель коснется платформы, бравый пилот ловко ухватился левой рукой за лесенку, а правой удержал за стойку флаер. Тот ударился носом о платформу, вздрогнул всем корпусом и остановился.

– Выбираемся! По мне!

Моника первой прыгнула на лестницу.

Кутельский крякнул под весом геолога, потому что Абуладзе рекомендацию пилота понял буквально и прыгать не стал. Казалось, что Лев Саныч боится намочить ноги.

К тому времени, как флаер пришвартовали, наступила ночь. Абуладзе вернулся на борт и, ругаясь в темноте, выгружал свои ненаглядные сейсмодроны. Обессиленный Чарли Кутельский сидел, свесив ноги с платформы, и контролировал швартовочный конец. Натруженные штурвалом руки отдыхали у него на коленях. Иногда он растирал немеющие пальцы.

Переодевшаяся в майку-балахон Моника с прищепкой в зубах вышла на платформу, отыскала на перилах среди сохнущего мужского белья свободное место для своих единственных трусиков. Оглянулась на Чарли, села рядом, бедро к бедру, отчего пилот сразу засиял улыбкой. От возлюбленной пахло свежестью с легким цветочным оттенком.

– Напугал вас?

Она не ответила.

– У меня иногда такое бывает, судорога и отключка. Врачи говорят: со временем пройдет.

Девушка взяла его руку в обе свои и благодарно поцеловала в ладонь.

– Ты спас нас сегодня!

– Ты спас нас сегодня! – эхом ответил Абуладзе, появляясь на платформе.

– Рад стараться! Глаза боятся – руки делают! – скромно отозвался счастливый Кутельский.

Затем шепнул Монике:

– Постой!

Он с многозначительным видом сунул руку в карман, дождался, пока геолог скроется в домике, вытащил что-то.

– Смотри!

Чарли разжал кулак. На ладони лежало небольшое плетеное из проволоки колечко.

Моника покраснела, отпрянула, стала как будто выше. Глаза у девушки загорелись, она всплеснула руками:

– Какая прелесть! Это мне?

– Да! Примерь!

Она мгновенно натянула кольцо на безымянный палец и завертела рукой, любуясь подарком под разными углами. Кутельский обеими руками за плечи притянул девушку к себе и выдохнул ей в ушко счастливое:

– Моя!

***

– И как успехи? – Моника снова в фартуке как бы случайно тронула клавиатуру, но вместо схемы планеты на экране возникла фотография обнаженной красотки в натуральную величину. – Ого!

Пока покрасневший Абуладзе пролетел несколько шагов с кухни, Моника успела пролистать еще несколько изображений, все откровенней и откровенней.

– Это мне… Для вдохновения, – Лев Саныч отобрал у девушки клавиатуру, вернул на экран изображение планеты, – И потом… Я – человек одинокий, чего мне оправдываться?

Кутельский хотел было спросить, почему изображения, а не видео? Но не успел. Моника снова ткнула в клавиатуру в руках геолога и вывела крупным планом на экран формулу Скруджа-Григорьевой.

– Вы подобрали новую пару для пси и газовой погрешности?

Лев Саныч Абуладзе промокнул плешь на голове носовым платком:

– Не подбор, это – функция! Остальные две константы я трогать не стал, они справедливы и для этого типа планет. Вот смотрите!

Он нажал комбинацию клавиш на клавиатуре, и на экране возникла пара планет. Первую Салактиону, в отличие от второй, можно было узнать по мелкой сетке геологических маркеров. Внутри планеты переливалась голубая масса – ради наглядности Лев Саныч добавил третий цвет.

– Да ладно, ваш гибсоний вот так прямо и клубится? – Моника обернулась к Чарли, ища поддержки.

Уставший после полета пилот не слушал товарищей и тупо смотрел в стакан:

– Почему у вас пиво в бутылке из-под красного?

– Конечно, вы правы, Моника, – Лев Саныч кокетливо опустил глаза, – Но обязательно некая масса участвует в круговороте Салактион, и мне очень хочется считать, что это именно гибсоний.

Моника выжидающе молчала.

– Ну, конечно, работа еще не окончена, все-же я не астрофизик, а геолог, – с каждым словом Лев Саныч смущался все больше.

– Функция профессора Абуладзе для двойных планет согласно теореме Скруджа-Григорьевой! – торжественным голосом объявила Моника.

– Профессора Абуладзе? – Чарли приподнял брови.

– Вы знаете? – Лев Саныч иронии в голосе пилота не заметил, на мгновение смутился, и твердо ответил: – Да! Когда-то я был профессором.

Геолог выпрямился, прошелся по лаборатории, как по сцене, галантно обошел мусорную корзину с рыбьими костями, и расправил несуществующую бабочку на застиранной армейской майке-велосипедке.

Кутельский прыснул в стакан, но ни девушка, ни ученый не шутили.

– А если серьезно, – Лев Саныч остановился перед севшей в его кресло Моникой, – включение в модель Гизы означает, что на Салактионе должна быть зима!