Не могу не думать о Клотильде Марэ. Только что, перебирая фотографии, я узнала ее на коллективном снимке нашего 6-го класса СМ2. В марте 1987-го ей было одиннадцать лет. Надо же, совсем забыла, что Кло училась с нами. До чего же странно – и неприятно – снова увидеть ее детское лицо! В витринах торговых лавок долго висели листовки «Пропал человек!» с фотографией Клотильды, но в вечер ее исчезновения некий свидетель видел девушку на вокзале, и все решили, что она просто уехала, «забыв» оставить адрес.

На снимке есть папаша Пи в серой блузе, три Б, локоть к локтю, – Больё, Бо, Бобен – и я, во втором ряду, четвертая слева. Призрачно-прозрачная.

В «год Пи» Нина, Этьен и Адриен встречались перед школой Пастера за десять минут до начала уроков. Других товарищей у них не было, и они держались вместе, как щенки из одного помета, хоть и совсем не похожие друг на друга ни внешне, ни отношением к жизни.

В одиннадцать лет большинство девочек общаются с девочками, а мальчики водят «мужскую» компанию.

Нина ложилась спать поздно и потому часто чувствовала себя усталой. Говорили, что она помогает деду разбирать корреспонденцию, которую он должен будет доставить по адресам, но это не соответствовало действительности – письма и посылки сортируют вручную на почте каждое утро. Пальцы Нины всегда были серыми от угольного карандаша, она не могла отмыть их даже жесткой щеткой и хозяйственным мылом.

Мне ужасно нравились мешки под глазами Нины, я им даже завидовала, они придавали ей серьезный вид. Я бы с радостью украла эти отметины, мне хотелось забрать у нее все. Носик, походку, посадку головы, улыбку.

Девочкой Нина походила на Одри Хепбёрн. Позже сходство не исчезло, но она стала грустной Одри. Впрочем, в глубине глаз знаменитой актрисы пряталась тень меланхоличности, а в Нининых обитал мрак. Никто не знал ее отца, но кое-кто называл его уроженцем то ли Северной Африки, то ли Южной Италии. У рыжеволосой матери Нины глаза были зеленые, а у девочки такие черные, что зрачки сливались с радужкой.

Три Б ходили в школу пешком, на скейтах Этьен с Адриеном катались по вечерам, во второй половине дня по средам и на каникулах.

Нина с дедом жили в рабочем предместье, в одном из жмущихся друг к другу, похожих как близнецы кирпичных домов с клочком земли под сад-огород на задах, который кормил целую семью, а в урожайный год еще и «безземельных» соседей.

Адриен и его мать Жозефина обитали в трехкомнатной квартире на четвертом (и последнем) этаже здания 60-х годов.

Этьен, его родители и младшая сестра Луиза роскошествовали в красивом доме, окруженном столетними деревьями. Его старший брат Поль-Эмиль уехал учиться в Дижон.

Нину воспитывал старик.

Отец Этьена был стариком.

Отец Адриена блистательно отсутствовал, матери исполнилось шестьдесят восемь, она без конца курила сигареты и слушала «Скажи, что это не так, Джо» Мюррея Хеда[10], когда мыла окна в своей столовой.

Троица жила на приблизительно одинаковом расстоянии от школы (плюс-минус двести метров). У них была общая заветная мечта: повзрослеть и уехать жить в большой город со светофорами на каждом углу, шумный, яростный, полный эскалаторов и сверкающих витрин. И чтобы всюду горели огни – даже ночью, а по тротуарам ходили незнакомцы, чужие люди, о которых нельзя посудачить.

Все свободное время трое проводили вместе, в том числе на переменах и в столовой. Их смешили одни и те же вещи. Они любили взять телефонный справочник, выбрать наугад страницу, набрать номер и сделать заказ, изменив голос. Смотрели «Магнума»[11] и «Славу»[12], закрыв двери, ставни и объедаясь конфетами. Бились в «Умника»[13] и «Морской бой». Читали вслух комиксы о Тинтине и «Альманах странного», лежа на кровати Нины. «Готово…» – произносили в унисон мальчики, и Нина переворачивала страницу.

Они обожали пугаться, рассказывали страшные истории, подбрасывали шарики-вонючки в проходы в супермаркете, часами записывали себя на кассеты, изображали радиоведущих, а потом слушали и глупо хихикали. Этьен был лидером маленького сообщества, Нина – его сердцем, Адриен – верным молчаливым оруженосцем.

Их ритуалы зависели от Нининой астмы, капризные бронхи задавали ритм. Некоторые приступы могли длиться часами, не помогали даже сильные лекарства. Самые острые моменты Нина предпочитала переживать один на один со своим свистящим дыханием.

Адриен и Этьен расходились по домам. Первый читал или обдумывал их разговоры. Второй катался на скейте и смотрел по телевизору конец Récré A2[14] вместе с малышкой Луизой.

Соединяла мальчишек Нина, без нее они не общались. «Мы – троица, только так и никак иначе!»

Ребята любили Нину, потому что она никогда никого не судила – в отличие от остальных обитателей Ла-Комели. Слухи и россказни копились, их передавали по наследству. Репутация матери превратила Нину в «жалкую незаконнорожденную малышку». Застенчивый Адриен интересовал только Нину, она считала его умным и загадочным. Мать Адриена Жозефина Симони носила длинные, в пол, юбки и работала в муниципальном детском саду. Отца у него не было. Парочку сын-мамаша называли хиппи. Этьена многие ученики презирали – как «сынка добропорядочных граждан». Ла-Комель не знала смешений, здесь жили по принципу «салфетки – к салфеткам, тряпки – к тряпкам». Рабочих уважали больше старших мастеров и бригадиров, к сыновьям государственных служащих относились с пренебрежением, благополучие и богатство считались почти… подозрительными.

Троица ходила в кино только вместе. Билеты они всегда брали в первый ряд, и Адриен сидел рядом с Ниной, а не сзади, как в классе. Место по ее левую руку принадлежало Этьену.

Однажды они пошли на «Манон с источника»[15], и, когда влюбленный Юголен пришил ее ленту прямо к своей руке, Нина вцепилась в мальчишек и еще долго не отпускала после самоубийства героя.

Что бы там ни утверждали Адриен с Этьеном, этот фильм остался для них лучшим из лучших. На вопрос: «Твой любимый фильм?» – каждый называл «Возвращение джедая». Оба врали.

7 декабря 2017

По четвергам я закупаюсь в супермаркете и каждый раз надеюсь – увы, тщетно – встретить там Нину. Быстренько беру продукты первой необходимости, потом спускаюсь на рыночную площадь и снова рассчитываю увидеть ее, вглядываюсь во все встречные машины и… никого не вижу. Она живет как нелегалка, затаившись.

Купив овощи-фрукты, я пью кофе на теплой террасе «Церковного бистро» и наблюдаю за людьми, катящими мимо сумки на колесиках и несущими корзинки. Пары, одинокие женщины, вдовцы.

Мне очень нравится официантка Сандрин Мартен. Она меня не узнает, хотя мы учились с ней в пятом классе. Вместе с троицей. Потом Сандрин пошла в Центр подготовки подмастерьев, там можно с нуля освоить любую рабочую профессию. В детстве у нее была странная привычка: она то и дело сплевывала на землю, но была и осталась хорошенькой, правда преждевременные морщинки и разочарованно опустившиеся вниз уголки губ говорят о том, что живется ей нелегко. Сандрин слишком много курит, и работа у нее временная. Зимой она носит шерстяные пуловеры с длинными рукавами, скрывающими татуировку – выцветшую блекло-синюю русалку на предплечье. Этой русалке не довелось насладиться шикарной жизнью на террасах богатых особняков…

Иногда меня так и подмывает признаться: «Это я, Виржини…», но пока удается сдерживаться. Нам нечего сказать друг другу. «Дети у тебя есть?» – «Нет. А у тебя?» – «Да-двое». – «Сколько-им-лет?» – «Пятнадцать-и-восемнадцать». – «Давно-разливаешь-тут-пиво?» – «Ты-зачем-вернулась? Тут-все-умерло».