«Ты вот что, – начал злиться помещик, не привыкший к отказам. – Посиди-ка у себя в комнате под замком и подумай хорошенько. Такое предложение раз в жизни получают. Иди, иди, сынок, и пусть твой Бог головушку тебе просветлит».

Помещики в те годы полновластно распоряжались жизнью и смертью крестьян. Никакой управы на них не было, вершили в своих владениях, что на ум придет. Мойшеле это хорошо знал, но не испугался всемогущего пана.

Прошла неделя, а он со своего не сошел. Нет, и все! Хоть озолотите, веры еврейской не оставлю и на христианке не женюсь. Кто-то из слуг донес про отказ Мойшеле паненке, и та стала чахнуть прямо на глазах. Помаялась бедолага пару дней, а потом уговорила старого камердинера, и тот ночью провел ее в комнату Мойшеле. Они объяснились, паненка вернулась к себе в покои, и утром ее нашли бездыханной.

Никто не знает, что произошло, может, от горя померла, а может, руки на себя наложила. Помещик вернулся с похорон чернее ночи, напился от горя и велел привести к себе Мойшеле.

«Из-за тебя, подлый негодяй, – крикнул ему в лицо, – моя дочь лежит в земле. Но знай, что я выполню ее желание, ты навеки будешь вместе с ней!»

Вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил Мойшеле прямо в сердце. Той же ночью его зарыли в могиле паненки.

Помещику, разумеется, ничего не сделали. Впрочем, никто и не собирался – кому есть дело до какого-то еврейчика? Одним больше, одним меньше, кто их считает? Только портной через две недели забеспокоился, приехал в Ставницу к помещику, стал расспрашивать. Ему соврали, будто Мойшеле получил деньги за работу и ушел обратно в Меджибож. То ли людишки лихие по дороге на него напали, то ли он сам подался искать лучшую долю – кто может знать? Слуги помещика молчали, как карпы, портной вернулся Меджибож, и Мойшеле незамеченным исчез с лица земли.

Прошло три или четыре дня после смерти Мойшеле. Я, как обычно, был со стадом в поле. Денек выдался погожий, коровы мирно щипали травку, и я улегся вздремнуть под кустом. Проснулся оттого, что кто-то стоит надо мной. Открыл глаза, вижу – Исролик, чудотворец еврейский из Меджибожа.

«Вставай, – говорит, – Грицько, мне помощь твоя нужна. Пошли».

«Не могу, – отвечаю, – стадо оставить. Разбредутся коровы, собирай их потом».

«Не разбредутся, – говорит Исролик. – Пошли».

И отправились мы на кладбище. Вокруг ясный день, только народу никого, словно мы в одном мире, а люди – в другом. В общем, разрыл я могилу, она еще свежая была, земля слежаться не успела, так что легко управился. Вытащил Мойшеле, а он точно живой, с румянцем на щеках, словно его пять минут назад закопали. Взвалил я его на плечи и пошел вслед за Исроликом. И ведь ни одна живая душа по дороге не попалась: ни человека, ни кошки, ни собаки, ни птицы – никого!

Пришли в лес, вырыли яму, положили Мойшеле. Камень надгробный уже под деревьями дожидался – видимо, Исролик заранее его приготовил. Как наладили могилку, твой дед и говорит:

«За то, что ты помог похоронить праведника, Всевышний одарит тебя долголетием. Перед самой твоей смертью, Грицько, навестит тебя мой внук».

Грицько поднял выцветшие глаза на ребе Боруха и, словно проверяя, оглядел его с ног до головы.

«Он тебя описал во всех подробностях, точно видел. Предупредил, что ты начнешь расспрашивать про Мойшеле, и попросил рассказать эту историю. А до той поры никому ни слова, молчок, только раз в неделю зажигать свечу на могиле. Пока горят свечи, – сказал, – будешь жить и ты».

Грицько тяжело вздохнул и прилег на лежанку.

«Устал я жить, устал. Если бы не поручение Исролика, с радостью бы помер, только оно меня тут держало. Теперь моя совесть чиста, могу и отдохнуть. Догорела моя свеча…»

Он прикрыл глаза и отвернулся лицом к стене. Ребе Борух встал и вышел из хаты. Хасиды последовали за ним.

Жизнь в деревнях с наступлением темноты замирала, и на Ставницу уже опустилась большая тишина. Воздух посинел, запели ночные птицы, мир наполнился шорохом шагов ночных зверей. Резкий ночной воздух холодил лица. Небо на западе еще багровело, но фиолетовая тьма уже властно вступила в свои права.

– Мойше, сын Амрама, – негромко произнес ребе Борух. – Проси за свой народ там, наверху, праведник Мойше, сын Амрама.

– Чтоб ты стал похожим на лампу. – Женский голос, доносившийся из приоткрытой двери, был неприятно визглив. – Днем висел, ночью горел, а под утро угас!

Члены правления недоумевающе переглянулись. Они пришли познакомиться с новым раввином и услышать такое никак не ожидали.

– Желаю тебе сладкой смерти, дорогой муженек, – неслось из-за двери. – Пусть тебя переедет телега с сахаром.

– Наверное, – вполголоса произнес парнас, глава правления, – кухарка раввина поругалась с мужем. Недостойно и не к месту. Надо положить этому конец.

Он прокашлялся, подошел к двери и решительно взялся за ручку. В небольшой комнате были только двое: человек в раввинской одежде и женщина, имеющая вид жены раввина. Посторонних в комнате не было, и члены правления оцепенели, не зная, что сказать.

После долгих уговоров общине Познани удалось убедить ребе Йосефа Ландсберга занять должность раввина города. Несмотря на молодость, ребе Йосеф успел прославиться как большой знаток Учения, обладающий необычайно острым умом. За глаза его называли светочем подрастающего поколения, будущим великим законоучителем. И это были вовсе не пустые славословия. Сам ребе Йехезкель Ландау, раввин Праги, известный по названию своей знаменитой книги как «Нода бе-Йеуда», выдал за него свою любимую дочь.

Уговорив ребе Йосефа стать раввином Познани, община помимо «светоча подрастающего поколения» получала и дочь великого мудреца. Раввин будет наставлять мужчин, а его жена, дочь праведника и супруга праведника, женщин! Замечательный, удачный выбор!

– Чтоб тебя вырвало материнским молоком, – не обращая ни малейшего внимания на членов правления, продолжала дочь праведника. – Чтоб все зубы у тебя выпали и остался только один, для зубной боли!

– Простите, – наконец перебил ее парнас. – Мы бы хотели поговорить с раввином Ландсбергом.

– Пожалуйста, говорите, – любезно ответила женщина, поворачиваясь к парнасу.

Ее лицо, с тонкими чертами и печатью одухотворенности, выражало учтивость и дружелюбие. Если бы члены правления собственными ушами не слышали, как эта женщина минуту назад проклинает своего мужа, им бы и в голову не пришло, будто она способна на такое.

Парнас представился, раввин стал знакомиться с членами правления, а его жена отошла к двери.

– Присаживайтесь, располагайтесь поудобнее, – обратилась она к парнасу. – Я сейчас подам чай.

Затем она перевела взгляд на мужа, и ее лицо тут же приобрело иное выражение.

– Здоровая холера в твой больной живот, – прошипела она сквозь зубы. – Прими гостей почеловечески.

Сказать, что гости оторопели, ничего не сказать. Парнас собрался с духом и спросил:

– Скажите, а ваша жена, раббанит, действительно дочь Нода бе-Йеуда?

– Да, – абсолютно спокойным голосом ответил раввин. – Пусть вас не удивляет ее стиль выражаться, на самом деле она очень добрая и очень праведная женщина.

Подавив недоумение, гости расселись. Членам правления общины всегда есть о чем поговорить с раввином. Что же касается отношений с женой, если они устраивают мужа, кто станет вмешиваться?

Шли дни, месяцы, годы. Молва о мудрости раввина Ландсберга облетела весь еврейский мир. Его тесть, не скрывая гордости, писал ему:

«Мой любимый зять. Отвечая на твои вопросы по поводу моей последней книги, я наслаждался тем, что не должен задерживаться на подробностях и приводить ссылки. Ведь все Учение лежит перед тобой, словно скатерть на столе. И если ты обнаружишь не полностью растолкованное место из приведенных респонсов или ответов законоучителей, то с легкостью восстановишь недосказанное…»

В переписке с другими раввинами Нода бе-Йеуда не стеснялся высокопарных слов: