Пока поднималась на третий этаж, встретила на лестнице кого-то из соседей и даже не заметила кого. Только услышала дежурное: «Здравствуй» и так же, на автомате ответила. Я говорила себе, что всё это — двери квартир с ромбиками номеров, зелёные исписанные стены подъезда, два ряда разномастных почтовых ящиков — вижу в последний раз, как и серое небо, и голые деревья, и снег. И вообще всё. Я как будто пыталась сама себя растормошить, пробудить сожаление, отговорить от фатального шага, и тут же сама отвергала все попытки. Назад дороги нет. После такого жить невозможно.

Открыла дверь. Дома — полумрак и тишина. И даже эта тишина казалась скорбной, давящей.

Я достала аптечку, вытряхнула на стол все упаковки с таблетками, что там хранились. Сначала принимала по одной таблетке, запивая водой, но потом стала заглатывать горстями. Торопилась, как будто боялась передумать. Или просто боялась…

Затем я легла в своей комнате на диван и стала ждать. Мозг отсчитывал минуты, а я вслушивалась в ощущения. Началось — не началось? По моим подсчётам, когда родители вернутся с работы, а вернутся они часов в семь, меня уже не будет. Всё закончится.

Интересно, пожалеют ли они обо мне? Мама, может, и да. Ко мне маленькой она всё-таки была ласкова. А отец… нет, вряд ли. По его мысли, лучше смерть, чем позор.

А Шаламов? Пожалеет ли он обо мне хоть чуть-чуть? Хоть на минуту?

Я так и не дочитала «Замок Броуди». И теперь уже никогда не узнаю, освободится ли Мэри от своего отца и что станет с Несси. Я вообще столько всего не прочла. И не увидела. И не узнала. Да по сути, ничего в моей жизни и не было.

Всю свою жизнь я только корпела над учебниками, пыталась оправдать ожидания отца, не ударить в грязь лицом, быть первой, быть лучшей. Хотя всё это мне самой вовсе ни к чему. Лишь изредка я делала то, что мне действительно нравилось.

Может, стоило написать прощальную записку? В книгах и фильмах всегда так делают. Только что написать? В моей смерти прошу винить Эдика Ш. Но это было бы неправда. Во многом я сама виновата, уж будем честны. Он меня никогда ни к чему не принуждал, да даже не уговаривал. Не соблазнял и не обещал ничего. Всё, что произошло — случилось по моей воле. Так что винить мне некого.

Тогда, может, просто попрощаться? Я попробовала шевельнуть рукой, но тело как будто свинцом налилось. И тут же в глазах зарябило, словно сбился фокус. Началось… Только бы не сильно мучиться. И недолго. Пожалуйста!

Комната покачнулась, накренилась, задрожала. Свет как будто потускнел. В ушах нарастал звенящий гул.

В глазах стремительно темнело. Стало казаться, что я уже не дома, что плыву в какой-то посудине в безбрежном море. Чёрном и холодном. А кругом бушует шторм. Кто-то невидимый стонет. Меня вращает и кидает из стороны в сторону. Вода забивает глотку и лёгкие, и мне совсем нечем дышать. Как мучительно! Хотя бы глоток воздуха! Лёгкие нещадно жжёт и словно разрывает изнутри.

На миг снова вспыхнул свет. Перед глазами возникла расплывчатая, неясная, но всё же моя комната. Снова вспышка — и передо мной лицо Шаламова. Его синие-синие глаза.

Нет, я ошиблась, когда подумала, что ничего в моей жизни не было. Был он. Да, он разрушил меня, но только с ним я чувствовала себя счастливой. Пусть совсем недолго, но я была счастлива, по-настоящему, упоительно счастлива.

Острый спазм скрутил желудок. Боль огнём прошила всё тело. Накатила тошнота. Но не повернуться, ни привстать, ни даже простонать не получалось. В глазах снова потемнело, но теперь уж я безвозвратно погружалась в абсолютную черноту.

Эмилия снова не ходила в школу. До каникул осталось учиться всего ничего, о чём Дракон думает? Даже я это понимаю.

Во вторник он сообщил, о чём думает — вызвал меня на ковёр с третьего урока. И начал распекать, как-же я посмел к его дочери притронуться. Я сначала опешил: неужто он знает про то, что Эмилия у меня ночевала, ну и про всё остальное? Нет, оказалось, он так раскочегарился из-за дискотеки. «Опозорил мою дочь! При всех поцеловал её! Как ты вообще посмел даже подумать о ней? Подонок! Чтобы больше близко к ней не подходил, тебе ясно? Даже смотреть в её сторону не смей!». Я молча слушал его тираду и думал, как сильно он запоздал со своими предупреждениями. Наверное, по моему лицу он понял, что слова его не особо пронимают, и вдруг выдал:

— Увижу тебя с ней — и все узнают, что ты натворил со своими дружками в Железногорске. Почему вы так спешно оттуда переехали. Усёк? А теперь марш на уроки.

Ни на какие уроки я, разумеется, не пошёл, а отправился домой. Вот же сволочь, этот Дракон. О том, чтобы прекратить общаться с его дочерью, как он требовал, и речи быть не могло. Я только о ней и думал с утра до утра, только и ждал, когда снова увидимся, а тут — такой ультиматум.

Нет, конечно, будет очень неприятно, если та история всплывёт. Но если уж выбирать… Хотя забавно — ещё несколько дней назад я сам не хотел с ней лишний раз пересекаться, а вот теперь готов без раздумий подставить себя, отца, его карьеру, потрепать нервы матери, но быть с Эм. Так что если Дракон ждёт, что я испугаюсь его угроз и отступлю, то я его сильно разочарую. В принципе, мне плевать, что скажут другие, но вот с Эмилией нужно поговорить первому. Нужно рассказать, как всё случилось на самом деле, пока этот шантажист не преподнёс ей свою версию. Объяснить, что никого я не насиловал. Да, присутствовал, да, не помешал другим, но сам никого не трогал. Я просто напился и уснул. И сам потом был в шоке.

Домой зашёл лишь на секунду. Не стал ни разуваться, ни греться, хотя продрог как цуцик. Быстро набрал её — она, на счастье, оказалась дома и одна. Можно идти исповедоваться.

А не так просто это оказалось. Взять всё и вывалить, когда она так мило смущалась, когда ни сном ни духом не подозревала, какие тяжкие водятся за мной грешки. Я смотрел на неё и не знал, с чего начать. Боялся — а вдруг не поверит? Но тут же пытался себя убедить — не может не поверить, ведь это же правда. Поколебавшись, решил немного повременить — лучше сначала разговоримся о том о сём, а затем я ненавязчиво перейду к больной теме.

Эмилия, как радушная хозяйка, накормила меня горяченьким, напоила чаем. Потом показала квартиру — она у них в точности такая же, как у нас, только в другую сторону, как в зеркальном отражении. Провела в свою комнату — давно хотел посмотреть, как она живёт. Но надо сказать, такого аскетизма я не ожидал. Ни плакатов с Юрой Шатуновым, ни плюшевых мишек, ни всяких финтифлюшек, которые так нравятся девочкам, у неё не оказалось. Письменный стол, на нём аккуратная стопка учебников и настольная лампа, кроме стола ещё — шкаф, диван, полки с книгами. Единственное, что цепляло глаз — это пианино. Надо будет попросить потом, чтобы она сыграла мне и спела.

Я уже и детские фотографии её посмотрел (она там забавная!), и спросил всё, что пришло на ум, но всё равно тянул, не мог решиться. А потом… потом как-то так само собой получилось, что мы стали целоваться, ну и… снова переспали. Я ведь всегда подозревал, что за её внешней холодностью бушуют страсти, но даже не надеялся, что она окажется настолько чувственной. Чёрт, она просто с ума меня сводит! А какая она нежная, какая красивая — любуюсь и не налюбуюсь.

Только вот после такого откровенничать о своём тёмном прошлом стало совсем неудобно. Я подумал, что стоит немного отвлечься, расслабиться, а там уж… Попросил её ещё раз накормить меня, голодного, а сам пока решил собраться с мыслями, ну и с духом. Потому что всё равно внутри свербел страх, что она не захочет больше меня видеть. Не захочет со мной разговаривать. Прогонит… А если так, то… то даже не знаю. Она ведь уже вросла в меня — часу не проходит, чтоб я о ней не думал.

Я бездумно взял со стола первый попавшийся учебник, полистал. Это был какой-то сиюминутный порыв, но мне вдруг так живо представилось, что вот она сидит на уроке, скучает, затем открывает учебник и неожиданно видит мою надпись: «Эм, я тебя люблю. Эш». Я ведь наверное никогда такого ей не скажу, глядя в глаза. Просто не смогу. Язык не повернётся. А вот написать могу. Она прочтёт, улыбнётся и вспомнит обо мне. И ей станет приятно, ну… надеюсь. Во всяком случае, она об этом узнает, и мне не придётся краснеть и заикаться.