Эванджелина задалась вопросом, не прокляты ли рассказы о принце, как и многие северные сказки. Ни одна из сестер так ничего и не вспомнила о принце Аполлоне Акадианском или его семье.

Не будь Эванджелина так хорошо знакома с Севером, это могло бы ее насторожить. Но куда больше ее беспокоили три шрама в форме разбитых сердец на запястье, которые внезапно начали пылать.

Когда Эванджелина Фокс пребывала в виде каменной статуи, ее жизнь словно бы стала застойной. Неподвижной, как заброшенный пруд, не тронутый ни дождем, ни галькой, ни временем. Она не двигалась. Не менялась. Но она чувствовала. Чувствовала столь остро. Одиночество, приправленное нотками сожаления, или надежду, скрашенную нетерпением. Она никогда при этом не испытывала лишь одну чистейшую эмоцию. Чувства всегда возникали вперемешку друг с другом. Точно как сейчас.

Шрамы на запястье Эванджелины гореть перестали. Больше не ощущались так, будто Джекс прокусил их секунду назад. Но внутри у нее до сих пор порхали бешеные бабочки, когда она подошла к изящной двери в комнату Марисоль. К белой двери с фрамугой[6], что когда-то принадлежала Эванджелине.

Эванджелина знала, что Марисоль не крала эту комнату, она лишь переехала сюда по настоянию мачехи, пока Эванджелина была статуей. Как только она вернулась, Марисоль попыталась уступить ее место обратно. Но Эванджелина, чувствовавшая свою вину перед сводной сестрой, позволила ей оставить комнату себе. Эванджелину до сих пор не покидало чувство вины. Но прямо сейчас это была вина другого рода – вина, возникшая из-за того, что девушка не могла заставить себя постучать в дверь, некогда принадлежавшую ей, и пригласить Марисоль отправиться на Север.

Эванджелина никак не могла отделаться от мысли, что Люк, как и комната, когда-то принадлежал ей. И хотя она как никогда прежде была полна решимости распрощаться с ним раз и навсегда, но выбросить из головы его отношения с Марисоль пока не получалось. Это была одна из тех вещей, о которых она старалась не думать. Ей не верилось, что Марисоль знала о чувствах Эванджелины к Люку… Сестра всегда отличалась добротой и робостью. Она, казалось, даже не способна была украсть книгу, не говоря уже о чужом парне. Но сложно было не усомниться в этом.

Что, если Марисоль знала, что Эванджелина любит Люка? Что, если она сознательно увела у нее парня, и вдруг это повторится вновь, если Эванджелине посчастливиться встретить на Севере новую любовь?

Рука девушки находилась на грани, не ведая, то ли стучать в дверь, то ли опуститься. Когда…

– Мама, пожалуйста… – Марисоль говорила не очень громко, но в узком коридоре стояла такая тишина, что Эванджелина могла расслышать ее слова даже через дверь. – Не говори так.

– Это правда, девочка моя. – Голос Агнес звучал словно патока. Слишком приторный, чтобы действительно быть приятным на вкус. – Ты позволила себе расслабиться в последние несколько месяцев. Только взгляни на себя. Твой цвет лица. Волосы. Осанка дряхлая, точно размокшая лента, а эти круги под глазами просто отвратительны. Мужчина мог бы и не обратить внимание на маленький изъян в твоей проклятой репутации, будь у тебя на что посмотреть, но даже я едва ли могу снести это зрелище…

Эванджелина распахнула дверь, не в силах больше слушать эти жестокие унижения.

Бедняжка Марисоль сидела на своей бледно-розовой кровати и в самом деле была похожа на завядшую ленту, хотя причиной этому, вероятно, была Агнес, раскритиковавшая только что дочь в пух и прах. Неважно, кем была или не была Марисоль, она такая же жертва Агнес. Но в отличие от Эванджелины Марисоль жила с этой ужасной женщиной всю свою жизнь.

– Где твои манеры? – завопила Агнес.

Эванджелине отчаянно хотелось возразить, что Агнес здесь единственная, кому недостает хороших манер и доброты душевной, а также некоторых других качеств. Но злить мачеху еще больше было не самой мудрой идеей в данный момент.

Вместо этого Эванджелина заставила себя произнести:

– Простите. Я пришла с новостями, которые, на мой взгляд, вы обе не прочь услышать как можно скорее.

Агнес немедленно сузила глаза.

Марисоль украдкой вытерла свои.

А Эванджелина еще больше уверилась в том, что поездка на Север на Нескончаемую Ночь – именно то, в чем они с Марисоль нуждались. Марисоль, возможно, нуждалась даже больше. Эванджелине не верилось, что у нее промелькнула мысль не приглашать ее. Глядя на Марисоль сейчас, она представить не могла, как сводная сестра вообще могла бы помыслить о том, чтобы увести у нее Люка, – и даже если бы она сделала это, разве не Люка следовало в этом винить?

– Ну? – спросила Агнес. – В чем дело, девчонка?

– Сегодня я встречалась с императрицей, – объявила Эванджелина. – Наследный принц Великолепного Севера устраивает бал, и императрица просила меня стать послом Меридианной империи. О транспорте, жилье и одежде уже позаботились. Я уезжаю через неделю и хочу взять с собой Марисоль.

Марисоль засияла так, словно Эванджелина подарила ей букет звезд, исполняющих желания.

Но Агнес не проронила ни слова. Весь ее вид отражал смутную тревогу, как будто увидела привидение или заглянула внутрь своего злобного сердца.

Эванджелина почти уверилась, что услышит отказ, когда мачеха разомкнула свои поджатые губы. Но вместо этого голос Агнес вновь сделался сладкозвучным, и она, хлопнув в ладоши, воскликнула:

– Какие замечательные вести! Конечно, ты можешь поехать и взять с собой Марисоль.

Долгие четырнадцать дней вокруг были лишь темные волны, сероватая морская пена да кусачие соленые брызги. А затем, словно выхваченные из одной из маминых сказок, рассказанных на ночь, перед Эванджелиной предстали заснеженные изгибы Арки Главных Врат, что стояла у самого въезда на Великолепный Север.

Сотканные из гранита с вкраплениями голубого мрамора и возведенные в высоту, словно башни замка, обточенные ветрами колонны арки были высечены в виде русалок с трезубцами в руках, которые пронзают резные фигурки людей подобно тому, как гарпун моряка пронзает рыбу. Спины людей были изогнуты, а руки – вытянуты вперед, растягивая ленту с текстом, образующую вершину огромной арки.

– Она даже больше, чем я себе представляла, – сказала Марисоль. Ее светло-каштановые волосы блестели, а нежное лицо налилось наконец здоровым румянцем. Недели, проведенные в море, пошли ей на пользу. Первые несколько дней на борту корабля она слишком нервничала, чтобы покинуть свою каюту. Но с каждым днем она все отважнее выбиралась наружу и сегодня уже ютилась рядом с Эванджелиной возле релинга[7].

– Здесь нам нужно замолчать? – прошептала она.

Эванджелина с улыбкой кивнула, довольная, что сводная сестра начинает верить в северные истории так же, как и она сама. Во время их путешествия Эванджелина ничуть не удивилась, узнав, что Агнес за все детство Марисоль не рассказала дочери ни единой истории. Так что Эванджелина поведала девушке сказки, услышанные от своей матери, включая и ее предостережения о въезде на Север:

«Не произноси ни единого слова, проезжая через Арку Главных Врат. Древняя магия Севера не в силах пересечь его границ, но попытки ее никогда не прекращаются. Она скапливается вокруг Арки Врат, и стоит лишь заговорить, проезжая мимо, как магия украдет твой голос, а потом воспользуется словами, чтобы заманить ничего не подозревающих путников и с помощью них ускользнуть в другие части света».

Должно быть, это был распространенный миф, или каждого на борту так же, как и Эванджелину, заворожило происходящее вокруг, потому что корабль проплыл под аркой в полной тишине.