Шли они полосами, ровно там, где меня касались кольца змеи… кровь это! Сомнений быть не могло!

И страшно стало, что с Повелителем снежным случиться что-то могло!

Что больно ему было или неприятно летом являться, словно не я была Снегурочкой, как все меня называли за кожу белоснежную, а он, и мог растаять в любой момен, даже если просто пару слов мне сказал.

И еще невыносимее лето стало…

Устало опустившись на берег в тени кустов и высокой травы, где жужжали жучки и стрекозы, я бы так и просидела здесь до самого вечера, если бы не услышала на другом берегу плачь, стоны, крики и всплески воды.

Это меня искали.

Народ собрался кто любопытный, кто испуганный, на втором берегу, когда парни молодые в воду кидались и все ныряли, пытаясь в неясной воде меня отыскать, живую или мертвую, пока Тайка голосила и рыдала, кидаясь в воду тоже, и пытаясь из рук перепуганных подружек вырваться.

И бабушка моя была. Сидела поодаль ото всех с глазами стеклянными и из стороны в сторону раскачивалась, что-то шепчя себе, и не обращая внимания, как женщины вокруг нее столпились, причитая и плача о беде нежданной.

Но жива я была.

Жива.

Поэтому и поторопилась обратно, еще раз оглянувшись на воду гладкую, где недавно змея скрылась. Спасительница моя страшная, огромная и завораживающая.

И ведь не поплыла она к людям на другом берегу, чтобы их одолеть.

Скрылась где-то, что и не найти теперь, потому решила я никому про нее не рассказывать, подумав вдруг, что и появилась то она как раз после тех слов странных, что голос снежный выучить меня заставил, да так, что я теперь и забыть их не могла.

- ЖИВАЯ! ЖИВАЯ ДАРИНУШКА НАША! – заголосили еще сильнее подруги, заливаясь слезами от облегчения, когда увидели, как я по другому берегу иду и машу руками, чтобы меня увидели все и успокоились.

Кинулись ко мне парни и девушки, позабыв про то, что раньше за спиной шептали, обнимают и плачут все, плачут, не видя мою скованность растерянную оттого, что все случилось так.

До нашего берега на руках несли, боялись, что упаду я, как бы их не уговаривала отпустить меня.

Долго еще народ успокоиться не мог.

Даже когда я крепко бабушку обнимала, чувствуя, что теперь и она расплакалась, хватаясь за меня руками морщинистыми так крепко, словно никогда больше не отпустит, глядя на сына кузнеца, что рядом стоял, тяжело дыша и весь синющий оттого, что в воде больше всех времени провел.

- Не будешь больше купаться, - нахмурился он, словно указом для меня был, одежду мою рассматривая и явно замечая и грязь и кровь на ней, отчего еще больше нахмурился, - Кто вытащил тебя из омута, Дарина?

- Сама выбралась, - отвела я глаза, увлекая бабушку за собой в дом скорее, чтобы вымыться и спать лечь.

Только теперь не было мне радости, пока солнце светило ярко, да землю грело.

Ждала холодов я и мороза лютого.

Ждала, когда снова Повелитель мой снежный появится, и зазвучит его голос завораживающий во мне.

Волчьи тропы непроходимы,Снами Велеса дышит лес,Там, где боги ещё любимыИ не тронут покой небес…Там, где женщины все колдуньи,А у воинов сны легкиТам, в июньское полнолунье,Всю печаль заберут костры.Иногда прорастает хмелемТайных предков тугая вязь,И так хочется, ветру веря,На бескрайних лугах пропасть.Эта древность в крови и в сердце,И в забытом узоре слов,Потаённая в память дверца,В заповедную глубь веков.Слышишь... Бродят по лесу Сказки,В изумрудный, полночный час.Улыбаясь, снимают маскиТе, кто жил на земле до нас.Снежный Рыцарь

« - Расскажи мне о старых богах, бабушка…

- Зачем тебе это, дочка?

- Просто вспомнила, как ты рассказывала сказки о них, когда я маленькая была и уснуть не могла. Как рассказывала про двух братьев, которые мир поделить не могли, а что стало с ними потом не помню. Умерли они?...

- Боги не рождаются и не умирают, дочка. Они всегда были, есть и будут, как свет и тьма, как добро и зло. Не были они рождены и умереть не могут…

- Выходит, поделили братья мир наш? И как у них это получилось?

- Поровну. Один забрал свет и солнце, а второй тьму и луну.

- …а зима и лето, бабушка? Их они тоже поделили?

- Спи, дочка!

- Выходит, один стал правителем Нави, а второй Яви?..

- СПИ! И имена их вслух не вздумай произносить!!»

Знала старуха о чем говорит, когда рассказывала драгоценной моей любимой о нас, не ведая, как лежа в своем склепе подземном, губы мои дрожат в улыбке.

Не забыла меня моя драгоценная девочка.

Помнит, ждет и верит, что вернусь я, пытаясь узнать обо мне по крупицам мелким, сама того не понимая, пока я был сокрыт печатью молчания и бессилия.

Если зима не умрет, то весна не возродится – таков был нерушимый закон природы.

Закон этот сами мы создали, подкрепив кровью собственной, но смысла в нем я не видел…до тех пор, пока не загорелось сердце мое, и не воспылал я желанием нарушить его, чтобы выйти во время правления брата.

Тысячи лет назад люди нас знали, и силы природы уважали и боялись.

Поэтому приносили в жертву нам свои дары и подношения, чтобы не рушился закон о смене погоды, чтобы всегда баланс в природе соблюдался, и вслед за зимой приходила плодородная весна, а за щедрой осенью – зима, что давала полям отдохнуть и набраться силы для нового урожайного года.

Но другая кровь нужна была нам.

Лишь она, пролитая на алтарь, отдавала силу одному из братьев, который править в мир уходил, а второй покоился в ожидании своей очереди.

И будь хоть капля этой силы у меня сейчас – ничто и никто не сдержал бы меня в склепе каменном!

Улетел бы к ненаглядной своей тенью крыльев черного ворона, луной любовался бы на нее, ночным ветром прохладным гладил ее волосы шелковистые – все законы бы нарушил, все правила поломал, только бы рядом быть и наблюдать за ней каждую секунду.

Чтобы видеть, как она в окошки выглядывает в темноте ночи, пытаясь меня разглядеть.

Чтобы слышать, как во сне она говорить пытается и все зовет меня, зовет…

Разрывает душу мою сладостно голосом своим несмелым.

И томится огонь синий внутри меня, что по всему телу расползается и вены оживляет, отчего тело мое обездвиженное подрагивает и к ней рвется!

И трепещут веки мои тяжелые, что должны печатью сна околдованы быть, да только колдовство драгоценности моей зеленоглазой сильнее, и так и манит меня, так и не дает покоя во сне моем безмятежном.

Не было за миллионы лет ничего слаще, чем слышать, как она учиться говорить со мной, управляя собственным разумом во сне – сначала тихо и неловко, но с каждой ночью все более осмысленно и твердо.

И вот уже слышал я себя в ее устах Повелителем снежным, что ласкало душу мою полыхающую, будто манной небесной.

Наливался силою от речей ее, чувствовал жар тела ее нежного и то, как стучит рядом с моим сердцем каменным ее сердечко чистое и невинное.

Ощущал каждый день, как связь между нами растет и крепнем, понимая, что как только ляжет снег на землю – ни за что не покину я дома ее, оттого что ждал слишком томительно и долго воссоединения нашего, считая дни и ночи до момента, как вернется брат к нашему месту тайному, чтобы отдать силу свою и землю во власть мою.

Не спал я в эту пору.

Не дремал даже, не в силах отпустить душу свою, чтобы она не металась внутри тела обессиленного.

Всегда на границе лета витал в тенях шумящих деревьев, прятался под лапами медведя в земле сырой, вился кольцами гадюк и ужей во мхе лесов, когда услышал крик ненаглядной моей.

Никто из ныне живущих уже не знает языка древнего нашего, но не зря учил я любимую свою ему, чтобы могла она взывать к силам сокрытым и магии запретной, когда это необходимо.

Любое обличие мог принять я, в любого зверя обратиться и силу его в сотни раз увеличить, да только паника и ярость, что встали на дыбы, словно кони вороные, выбрали самого лютого и опасного. Того, кого раньше не иначе как смертью называли.