— Мои родители оба тайные алкоголики. Они покупали водку и пили каждый день после работы, а утром огурчиком шли на завод. Еще в детстве, я узнала, что нежеланный ребенок. Во время каждой попойки, то мать приходила рассказать какая я никчемная, то отец, мог поведать мне, что я своим появлением испортила ему всю жизнь. Ведь у него были перспективы, возможности. А тут нежеланная беременность, и я, как ярмо на шее, потянула его вниз.

Я плакала, возражала, но мать орала и отвешивала подзатыльники и пощечины, а вот отец отличился разок.

Пришла я как-то со школы и села за уроки, так как надо было успеть их сделать до прихода родителей. Успела сделать только часть заданий, когда пришли родители. Надо было еще выучить стихотворение, но на кухне началась попойка, которая со временем переросла в скандал. Так было всегда, когда родители выпивали, они потом мирились, а уже после этого, кто-то из родителей приходил меня воспитывать.

В этот раз с воспитательной беседой пришел отец, я сидела за письменным столом, заткнув уши, чтоб не слышать шум из кухни. Я делала вид, что слушаю его, а сама в уме повторяла стихотворение, но оно не хотело запоминаться, и мне приходилось подсматривать в книгу.

В какой-то момент отец увидел мои подглядывания и понял, что я его не слушаю, он моментально взбесился. Глаза налились кровью, руки затряслись от злости. Он схватил меня за волосы и начал таскать из стороны в сторону. Я как тряпка на ветру, «мотылялась» из стороны в сторону, схватилась за волосы и за его руку, отец же только сильнее сжал мои волосы, намотав косу на кулак.

Я кричала и плакала, просила отпустить, но он будто оглох. На наши крики прибежала мама, она пыталась отцепить мои волосы от руки отца, повисла на его руке, от чего мне было еще больнее.

В какой-то момент во время нашей потасовки, отец со всего размаху приложил меня головой об шкаф, и это было последнее, что я запомнила.

— Не рассказывай, прошу, — подал голос Тимур, было слышно, что слова ему даются с трудом. Ему меня жалко, да мне и самой себя жалко. Уже не вернуть ту наивную, десятилетнюю девочку, ее больше нет.

Есть нынешняя Саша, которая плевать хотела на людей и их мнения, которая заперла свои чувства и эмоции, и теперь эту плотину прорвало. Я не хотела останавливаться. Я хотела выплакаться. Хотела, что бы меня пожалели, обняли сильные мужчины, которые мне не безразличны, что бы они поняли, что я стала такая не просто так. Что этого эмоционального «фрика» тщательно взрастили мои же собственные родители.

— Я хочу рассказать, вы дослушаете? — спрашиваю я у парней, а сама смахиваю слезы, которые не хотят заканчиваться.

— Конечно, прости нас, что мы затронули эту тему. Продолжай, — просит Давид.

— Я очнулась в больнице, у меня было сотрясение. Первым кого я увидела, была мать, которая сразу же зашипела на меня, что если я хоть, что-то расскажу медперсоналу или милиции, то отправлюсь в детский дом. Сразу же в палату пришел участковый, которому мама, рассказала, что у отца, случился эпилептический припадок, из-за моего плохого поведения. Он упал у меня в комнате и начал биться в конвульсиях, а я подбежала к нему и он в состояния припадка оттолкнул меня. Я упала, ударившись о шкаф головой. Участковый все записал со слов мамы, потом посмотрел на меня, и спросил, так ли все было. Я же в ответ молча кивала, и переводила испуганный взгляд на маму. Участковый по своему истолковал мой взгляд, подумал, что я его испугалась, и поскорее получив все необходимые подписи, ушел, оставив нас с мамой наедине.

Я молча плакала и смотрела на маму, она же перевела равнодушный взгляд с меня на окно. Посидела со мной пять минут, и сказала, что пойдет к отцу, у которого действительно был эпилептический припадок. Она обвинила меня, что я довела его до такого состояния, и ушла, оставив зареванную меня сидящей на кровати.

Пришедшая санитарка, которая начала мыть полы, бубнила о том, что я деточка, так упала сильно, что заработала сотрясение. И столько в ее голосе было сочувствия и нежности, что в груди защемило от недополученной материнской любви. Именно в тот момент во мне что-то сломалось. Основательно и бесповоротно. У посторонней женщине я вызывала больше сочувствия и сопереживания, чем у собственной матери.

Вот тогда-то я и одела на себя скорлупу отчуждения, больше ничьи слова не могли мне причинить вреда, не могли меня обидеть, не могли меня зацепить.

Кстати, после этого я стала носить короткую стрижку. Оказывается, отец так сильно намотал мою косу на руку, и в припадке сжал кулак, что мама не могла ее разжать. Она просто обрезала мне волосы, чтобы никто не узнал, что это было не просто падение.

Через неделю меня выписали, но в моей жизни ничего не изменилось.

После этого случая, и отец и мать во время попоек, приходили меня воспитывать, но я только молчала и кивала. Все их слова отлетали от меня, будто я была в броне. Их слова не долетали до меня, не цепляли и не обижали. Они стали мне посторонними людьми, просто людьми, в квартире которых я жила.

— А сейчас вы общаетесь? — спрашивает Тимур.

— Конечно, — горько усмехаюсь. — Как минимум раз в месяц мне звонит мать, и требует материальной помощи, в благодарность за то, что они меня вырастили. Кстати, сейчас они уже не тайные алкоголики, а пьют в открытую, никого не стесняясь.

— Зачем же ты даешь ей деньги? — ужасается Давид.

— Не знаю, откупаюсь ли, что бы она больше мне не звонила, — тихо отвечаю. Я сама не могу себе дать ответ, почему даю деньги. Я не знаю почему поднимаю трубку, когда вижу, что мне звонит мама. Наверно потому, что не смотря ни на что, она остается мне матерью, а где то внутри меня живет та, маленькая девочка Саша, которой обрезали косу, что бы скрыть, жестокость отца.

Я тихо плакала, уткнувшись в колени мужчины. Так и заснула, в крепких объятиях двух мужчин, и было мне так хорошо и тепло. Снилась мне маленькая белокурая девочка, которая звала меня и просила поскорее ее найти и спасти.

Проснулась я вечером, так весь день и проспала, наплакавшись.

Около меня лежали двое мужчин, нежно приобнимая меня, поглаживая.

— Бездарный выходной, — говорю я, хриплым ото сна голосом.

— Выспалась? — улыбаясь спрашивает Тимур. Я поднимаю глаза и поплыла от такой нежности и …. жалости, сквозящей во взгляде.

Нет, нет, нет. Только не это. Мне жалось не нужна.

— Выспалась, отвезите меня домой. Хватит, нагостилась, — выпрямляюсь, пытаюсь привести волосы в порядок, так как чувствую, на голове полный бардак.

— В чем бело? — всполошился Давид, садясь на диване.

— Почему? — одновременно с Давидом спрашивает Тимур.

— Хочу побыть одна, — убираю руки парней со своего тела. К горлу снова подступает ком, снова хочу разреветься. Это плохо, я никогда и ни с кем не была такой, это пугает.

— Мы сделали, что-то не так? — допытывается Тимур.

— Нет, все хорошо, просто отвезите и все, — в голосе появляются истерические нотки, а предательский ком не хочет сглатываться. Так и норовит перерасти в следующую серию воспоминаний и истерики.

— Нет, ты останешься с нами, — вдруг властно заявляет Давид, а я уставилась на него.

— В смысле «нет»? — начинаю заводиться я.

— Саша, мы же видим в каком ты состоянии. Хочешь побыть одна? Хорошо. Можешь побыть одна в соседней квартире, — говорит Давид, вставая с дивана и протягивая мне руку, помогая подняться.

Я хотела домой, но скандалить и истерить не хотела. Даже приятно стало, что мужчины заботятся, беспокоятся, не хотят отпускать.

— Хорошо. Веди, показывай свою квартиру.

Мы с Давидом пошли на выход, а Тимур сбегал за моей сумкой и нагнал нас уже в прихожей у Давида в квартире.

Квартиры были диаметрально противоположные, не смотря на идентичность планировки. Квартира была в светлых тонах, и по своему хороша. Такие же три спальни, но вместо тренажерного зала и кабинета, был бассейн.