— Ты думаешь, что я не смог бы проникнуть внутрь, если бы захотел? — он насмехался надо мной, а затем позволил пальцам танцевать на кобуре пистолета, висящей на его бедре. Будто я забыла, что он коп, а я простая семнадцатилетняя неудачница, над которой так сильно измывались, что она боялась идти в школу.

Моя жизнь — это смесь грозы и молнии, урагана и дождливых облаков, движущиеся в разные стороны. Неважно, что я делаю и куда иду, мне не избежать жестокой реальности. Поэтому все лето я провела в раздумьях, действительно ли стоит призвать их, этих Хавок. Размышляла, стоит ли оно того.

Я пришла к очевидному выводу, обнаружив один из журналов Пен: оно того стоит.

Действительно, это стоит того.

Не имеет значения, что они мне сделали.

Не имеет и значения, что они еще сделают.

***

Двумя годами ранее…

Я босая, а земля впивается в кожу. Под ногами палки, шипы и куча камней, но я не могу остановиться. Если я это сделаю, то они поймают меня, а я не хочу знать, к чему приведут их гримасы и ужасный смех.

Я знаю, чем обычно занимаются монстры в темноте, и я не позволю им заполучить меня, этим ужасным, ужасным Хавок.

Они вытащили меня из постели в полной темноте, умудрившись не разбудить мою маму, отчима и сестер.

Они сказали мне бежать.

Так что даже в ужасный ливень, я это делаю. Несусь вперед, не останавливаясь ни на секунду, чтобы сделать передышку. Падаю на колени и тут же пачкаю пижамные штаны. Я пыталась сделать круг и вернуться домой, но двое из них стояли на стреме прямо у дома.

Мне просто повезло, что меня не заметили.

Дыхание стало прерывистым, я начала задыхаться, но поднялась на ноги и продолжаю идти до того момента, как дождь окончательно не стихает, а солнце не сливается с горизонтом. К этому моменту я выдохлась, я еле-еле могу держать свое тело в вертикальном положении.

В следующую мою попытку вернуться домой их уже не было. Но я знала, что это еще не конец.

Даже близко нет.

Кто-то нанял Хавок, значит кто-то заключил с ними сделку.

В этот раз, я стала отмеченной.

В пятницу Виктор оттаскивает меня в сторону, схватив за локоть и уводя темному актовому залу, в сторону которого Каллум уже метает вопросительные взгляды. Места, которых касается Виктор, горят огнем. Это ощущение заставляет меня захотеть вывернуть желудок наизнанку.

— Мы готовы назвать свою цену, — говорит Вик, наматывая круги вокруг меня, словно акула. Я улавливаю его запах. Некая смесь бергамота, табака, янтаря и мускуса. Этот дикое сочетание ароматов сейчас вызовет у меня дрожь по всему телу, так что я прикусываю язык, чтобы скрыть это. Не дай Бог, Виктор или любой другой Хавок узнает о том, какую реакцию может вызвать одним лишь своим внешним видом. Они недостойны признания в своей красоте. Хотя, только слепой не заметит, что все они до одного, красавцы. Я признаюсь в этом. Но им не следует знать о том, что я об этом и так знаю.

— Наконец-то, — я сплевываю, потому что грубость и отвратительное поведение было заучено мной наизусть, а вовсе не было в моей крови с рождения. Я никогда не хотела быть такой. Желание завладеть чем-то, эта злость внутри. Не то, чтобы мне было из чего выбирать. Для того, чтобы мои сестры были в безопасности, мне пришлось приноровиться к жестокости мира, в котором я увязла по горло. — Как ты и сказал, кончай ходить вокруг да около. Назови цену прямо сейчас.

— Что с тобой случилось? — спрашивает Виктор, слегка наклонив голову в сторону. В его глазах пляшут таинственные тени от школьного театра. Школа Прескотт не получала должной финансовой поддержки в течение долгих лет, но мисс Китинг надрывает задницу каждую осень, чтобы собрать деньги на художественные программы. Она считает, что художество может исцелить истерзанные души. Сперва это может показаться чем-то реальным, но на деле — непрактичным. Никто нас не спасет, отбросов общества.

— Ты была такой… — он протягивает руку и поправляет прядь моих волос, отпуская темную ухмылку в моем направлении. — Миленькой.

— Вы случились, — бросаю я, даже не дрогнув. С переднего ряда раздается смешок Хаэля, который печатает что-то в своем телефоне, вероятно, какой-то девице. Из всех парней, он — самая настоящая шлюшка, положа руку на сердце. Оскар сидит на краю сцены со скрещенными ногами в коленях. Снова в своем айпаде.

— Так какова моя цена?

— Семь человек, личности которых неизвестны, — проговаривает Оскар своим мягким, но опасным до задницы голосом. Он словно бутылка коньяка, которой хватило бы, чтобы забыться. С такими сладкими, полными губами это было бы легче легкого. Они могут погубить тебя при неправильной дозе, но все пройдет быстро. — Один из них, очевидно, твой папочка коп.

— Он не мой папочка, — ощетиниваюсь я, превращая слова в сухие ветки, беспощадно разрушающие всю магию теплых времен года в один миг. Я никогда не была так неумолима касательно любой другой вещи в моей жизни.

Вик невозмутимо наблюдает за мной, когда Каллум перестает дурачиться, стянув маску Призрака Оперы со своего лица, с громким звуком щелкнув резинкой по коже. Аарона снова нет, его отсутствие говорит столько же, как и любые слова, произнесенные им, будь он здесь.

— Прошу прощения, твой отчим коп, — продолжает Оскар под тяжелым взглядом Вика, который очень уж похож на темную, непоколебимую, каменную стену. Что заставляет меня думать, что Хавок — это хороший для меня вариант, так это то, что их нельзя отнести к черным или белым, они словно безжалостные волны серого моря. Заключите сделку, заплатите цену, пожинайте плоды собственных действий. Я уже знаю, чего от них можно ждать, теперь же мне необходимо узнать, чего они хотят от меня.

Я уже размышляла на этот счет и я знаю, как далеко готова пойти: я заплачу все, сделаю что угодно, лишь бы получить свое. Ведь все, что осталось от Бернадетт Блэкбёрд, умерло вместе с моей сестрой. Так что единственный выход — месть. Я сделаю это.

— Независимо от того, твой он отец или нет, он коп. А коп — это коп, — продолжает Оскар, поправляя очки на носу. Его линзы отражают ту малость света, что присутствует. — А это сложная работенка — иметь дело с кем-то вроде него. Я потратил всю неделю, чтобы учесть все риски. Их слишком много.

— Слишком много, — повторяет Вик, посмеиваясь, и пробегает татуированными пальцами сквозь темные волосы. Он сидит и опрашивает меня, девушку, которую знает с тех пор, как пошел в начальную школу, десять лет назад. Мы никогда не были друзьями, но я до сих пор помню, как я только перевелась из модной школы Монтессори в центре города, а другие дети начали задирать меня, за то, что я была снобом (может, я и была, я уже не вспомню). Виктор заступился за меня тогда. Толкнул ребенка с горки, за то, что он дернул меня за косичку.

Я не забыла этого.

Я также не забыла, что когда мне было пятнадцать, он закрыл меня в шкафу на неделю, не оставив мне ничего кроме бутылки воды, батончиков с гранолой и ведра. И все из-за Кали Роуз-Кеннеди. Она их попросила. Та еще сука. Мне всегда было интересно, за что она меня возненавидела.

— Почему вы это делаете? — спрашиваю я, почувствовав, как палящий взгляд Вика охватил меня целиком, словно летний шторм. Его заинтересованность обжигает так же сильно, как и его пальцы, лежащие на моем предплечье. Под его тяжелым взглядом я едва ли могу дышать. Существует тонкая грань между ненавистью и желанием, ведь так? Я одинаково ощущаю каждую из них, когда он смотрит на меня из-под своих полузакрытых век с длинными ресницами. Этот парень, целиком созданный из греха и душевной боли. Он так же сломлен, как и я. — Все это с Хавок? Я все не могу понять. Вы никому не принадлежите, тогда зачем говорить всему миру, что он может помыкать вами? Всего одно слово, и вы подчинитесь?