Надломилась.

Держится, как говорится, «на соплях».

В прошлом году не было ни яблочка.

А в этом…

Куда столько – пропадут…

Несколько слоёв синей изоленты.

Бессмысленный паллиатив.

Жалко ломать.

– Ещё одним слоем пройдусь, – говорит дед.

– Давай, – говорю.

Сам держу ветку.

Отпускаю – держится.

Я не помню, чтобы я когда-то

не думал о мечте так долго и подробно, как сейчас.

У меня нет желания брать в руки телефон.

А вдруг звонят с «Мосфильма»?

Нет, там теперь нет актёрской базы, всё закрылось.

А вдруг это Михалков-Бондарчук-Бекмамбетов?

Перезвонят.

– Дениска, у тебя сотовый, – кричит дед из дома. Кассета «Дениска, 27 лет».

Запись идёт.

Беру трубку.

Бабуля:

– Деня, купите слойки с яблоком и хачапури

в «Лавашной».

– Хорошо, бабуль.

Обратно в город мы едем час пятнадцать (пробки).

Я, дед и Люба Успенская

три слойки с яблоком

хачапури (было два, одно съели в дороге)

Жаль, что в «Лансере» нет окошка на крыше

Жаль, что самолёт в 6:50 утра

Пётр Первый пёрнул первый. Не лучшее начало для текста, соглашусь с вами. Можно давать занавес. Эта первая фраза сразу выдаёт во мне человека недалёкого, не обременённого интеллектом. Но прошу, не спешите делать выводы. Эта первая фраза дорога для меня. Как первое бранное слово, услышанное в детстве во дворе, которое потом с гордостью повторяешь в домашней обстановке, не задумываясь о смысле сказанного. Потом получаешь за это дело по губам от кого-то из домашних. У меня такого человека, кто дал бы мне по губам, не было. Меня очень любили и постоянно прощали. Любовь – это прощение. Прощение – это очень хорошо. Первой фразе про Петра Первого меня научила мама. Это такая считалочка родом из далёкого маминого детства, поэтому с неё можно начинать текст. Даже нужно.

Это было ещё одно безденежное лето. Промежуток между старым и новым театральными сезонами. Простите, что забыл вам сказать, что я актёр. О, не спрашивайте меня, в каком театре можно увидеть спектакли с моим участием или же в каком фильме можно меня посмотреть. Да вы и не спрашиваете. И правильно делаете. Потому что хорошие, стоящие спектакли, в которых я играл, давно сошли со сцены, а фильмы с моим участием ещё не снимались, да и вряд ли. Не хочу прогнозировать, тем более плохое. Этот текст не о моих театральных и киношных работах, хотя об этом можно говорить долго и подробно. Даже нужно. Но здесь речь пойдёт о конкретном лете. И в нём не было ни театра, ни кино, ни денег.

Я с шести лет знал, что Пётр Первый был женат на Екатерине Первой. Первые – это была такая фамилия в моём понимании, одна на двоих, как у нормальных супругов, живущих в уральской полосе. И вообще, они не были для меня какими-то важными людьми в истории нашего государства. Они были двухэтажными коробками конфет в форме трапеции. Не помню, как называется эта фигура. Похожая из гипса стояла на полке в школьном кабинете математики. Пётр был красной коробкой, отделанной картонной яшмой, а Екатерина – зелёной, под малахит. Найти коробку конфет «Пётр» было нелёгким делом. Я видел её два раза в жизни, первый – вживую (кто-то подарил семье), второй – на баннере городской кондитерской фабрики «Конфи». А вот «Екатерина» стояла на витринах в каждом кондитерском отделе. Стояла, скучала, потому как была недешёвая. «Пётр» был ещё дороже. Цена «Екатерины» была оправдана. Целых два этажа самых разных конфет: с начинкой и без. Больше всего я любил грильяж. Он трудно доставался из пластмассового углубления и был похож на толстую сигару. Я вставлял орехово-шоколадную сигару в рот и «курил». Грыз грильяж, стачивая его. Другие конфеты в «Екатерине» меня мало волновали. Но не станешь же покупать дорогую «Екатерину» ради двух грильяжных палочек. Как-нибудь перебьёшься – могли сказать мне родители. Но так не говорили. Потому что любили.

Мне написал очень хороший человек. В дальнейшем будем именовать его Заказчик. Я понимаю, что это звучит очень сухо и на договорном языке. И вы сразу же перестаёте мне верить, что человек был действительно хороший, даже исключительный. Он вытащил моё лето из дырявого безденежья. Подкинул работу. Я обычно не соглашаюсь на аниматорство: ростовые куклы, странные костюмы, сшитые из недышащей синтетики. Вы поняли, о чём я. Но тут я согласился. И даже дело не в отсутствии денег. Дело в роли. Пётр Первый. Заказчик написал мне, зная, что я высокий. 185 см в длину. Ширина тоже подходящая. Для молодого Петра, только что вступившего на трон, – в самый раз. Заказчик выслал мне текст, который нужно было выучить. Текст напоминал тронную речь. Я очень быстро выучил текст. И дело не в том, что мне предстояла скорая репетиция с Заказчиком, дело в моей памяти. Она быстрая и хваткая. Хватает всё что ни попадя. И нужное и совсем ненужное. И так же быстро выпускает из рук. Нужное выпускает. Ненужное держит всем, чем только можно держать. Я не помню, как прошла репетиция. Это говорит о том, что на ней было сказано очень много важного и нужного перед будущей поездкой. Да, я снова забыл вам сказать. Играть Петра Первого надо было в самой лучшей среде, которую только можно себе представить. В Питере. Об этом можно было только мечтать. И гонорар был прекрасный. Спасибо Заказчику – очень хорошему человеку. Он купил билеты на «Сапсан». Для себя и для меня. Я тоже был покладистым и хорошим. Сделал всё, о чём мы договаривались с Заказчиком. Побрился, убрал всю лишнюю растительность с щёк, оставив одни усы. Такие усы были у наших отцов в девяностые. Это достаточно милое, но пугающее зрелище на любителя. Я говорю сейчас за себя. За свои усы и лицо, на котором они смотрелись, как будто приклеенные нетрезвым гримёром. Правый ус был длиннее левого. Я заметил это, когда сделал контрольное селфи на память.

Я человек малостеснительный. В поезде я не узнавал себя. И в этом неузнавании проехал все четыре часа до Питера, прикрывая рукой щёточку над верхней губой. Тогда ещё не было ковида и масок везде и всюду. Маска бы меня тогда спасла. То, о чём я пишу, было давно. Недавно в Фейсбуке (соцсеть запрещена на территории РФ) всплыло воспоминание. Увидел год и тут же его забыл. Запомнил только, что воспоминание погрузило меня в грустную меланхолию. Я не люблю воспоминания в соцсетях. Но что-то репощу, репощу.

В 2003 году я впервые посетил Санкт-Петербург. Мы ездили туда с мамой вдвоём на экскурсии. Тогда был юбилейный для города год, триста лет, и весь центр города вылизали, позолотили. С того момента город на Неве упал в меня, разлился всеми реками, затопил. Каждый год я мечтаю переехать в Питер насовсем. Всё бросить и свалить из Москвы. Каждый год у меня ничего не выходит. Хотя нет, что-то выходит. Но точно не то, и точно не в Питере. Тогда в 2003 году меня поразил памятник Петру Первому, сделанный скульптором Михаилом Шемякиным. На нём Пётр лысый. Я помню, что грустная меланхолия снова тогда настигла меня. Это были её первые схватки со мной. Мне было по-детски жаль Петра. Я знал, что такое быть лысым. Нет, речь не про мои волосы, они, слава Богу, на месте. Моя бабушка всю сознательную жизнь прожила лысой. Она закрывала лысину шиньоном. По её словам, она сожгла волосы в молодости пергидролью, передержала краску. И осталось вместо волос – гладкое выжженное поле. Мне было жалко бабушку. К тому же, однажды в одном из шкафов, куда мне нельзя было заглядывать, я увидел толстую, туго заплетённую косу. «Это твоя коса?» – спросил я бабушку на свой страх и риск. «Да, – ответила мне она и добавила: – Не лазь туда больше». Я долго смотрел в лицо шемякинскому Петру. Потом перевёл взгляд на его ноги. Экскурсовод сказала нашей группе, что у Петра был маленький размер ноги – тридцать восьмой. И тогда мне снова стало жаль Петра. Так жаль, что даже захотелось присесть на его костлявую, вытянутую коленку. Но я не успел этого сделать, потому что группа пошла в Петропавловку. У меня сейчас сорок шестой размер ноги. Мне трудно подобрать обувь. Даже Заказчик не смог. Туфли, предназначенные для моей версии Петра, были сорок пятого размера и поджимали.