— У них сейчас рубль ходит в Финляндии?

— Да, хотя у них есть свои кредитки с надписями на трех языках: финском, шведском и русском. Но до меня доходили слухи, что собираются вводить финскую марку.

— Господи! Это-то зачем?

Никса пожал плечами.

Саша задумался. За окном стемнело. Зажглись фонари. И он тоже зажег свечу. Запах мандаринов смешался с запахом меда от горячего воска.

— Никса, у нас дефицитный бюджет, да?

— Кажется, да.

— Тогда понятно. Любезные финские подданные не хотят лететь на финансовое дно вместе с метрополией. Вот тут-то собака и порылась. Кому на хрен нужен сюзерен-банкрот! Это, знаешь, такая дурная бесконечность. Имей ресурсы — и народы к тебе потянутся. А, если ты промышляешь завоеванием соседних народов, ты тратишь на это денежку, и этим усиливаешь центробежные тенденции. В результате покоренные народы тебе хотят сделать ручкой — ты удерживаешь их силой, снова тратишь ресурсы, и с каждым разом становишься все менее интересен в качестве имперского центра. Та-дам! Вот так гибнут империи.

— И? Какие выводы?

— Воевать надо меньше и развивать экономику. Кто у нас главный специалист по Финляндии?

— Князь Александр Сергеевич Меньшиков. Бывший финский генерал-губернатор.

— Он не даст мне пару консультаций?

— Мне кажется здесь не совсем подходящее место, — заметил Никса.

— Переписка существует, — возразил Саша.

— Хорошо, я ему напишу.

— А по Польше?

— Наместник Царства Польского князь Михаил Дмитриевич Горчаков.

— Я хочу понять, какая там ситуация.

— Сашка! Я поражаюсь. А выбраться отсюда не хочешь?

— Мы с этого начали.

— По поводу твоего письма? Я бы на твоем месте просто пока не касался ни Финляндии, ни Польши. И про «несуществующую вину» выкинь. Дерзко звучит.

— Но она же не существует!

— Ты хотел моего совета.

— Да, можешь второй листок прочитать?

Никса взял набросок национального раздела и пробежал глазами. Нахмурился и вздохнул.

— Будешь разносить в пух и прах? — спросил Саша.

— Боюсь, что да.

— Многое, из того, о чем ты пишешь, в Польше уже сделано, — начал Никса, — Папа́ смягчил цензуру, теперь можно публиковать Мицкевича и держать в библиотеке и более радикальных польских поэтов. Простил участников прошлого восстания, вернул им земли, разрешил обучение на польском языке и позволил открыть в Варшаве Медико-хирургическую академию, в которой тоже преподают на польском. Ну, и на латыни, конечно. Это же эскулапы. Думаю, и открытие Варшавского университета не за горами.

— Отлично! — сказал Саша. — Значит, ничего крамольного не пишу.

— Более того, еще дедушка упразднил с Польшей таможенные границы, ввел там рубль и заменил метрическую систему мер и весов на имперскую.

— Ну, почему нельзя без ложки дегтя! На имперскую систему? То есть золотники и фунты? Представляю себе, как они плевались! Это России надо переходить на метрическую систему. А мы тянем их назад. Хоть григорианский календарь не заставили обратно менять на юлианский?

— Нет, а вот кодекс Наполеона заменили на твоё любимое уложение 1845 года. Ты говорил, что оно лучше.

— Было бы лучше, если бы не два совершенно лишних раздела о политических преступлениях и о преступлениях против веры. В кодексе Наполеона их нет, несмотря на все его недостатки.

— Кавелин мне рассказывал, что раздел о преступлениях против государства там есть.

— Это другое. Там измена, шпионаж, мятеж и подстрекательство к мятежу. Это не литературные кружки, болтовня за чаркой водки, журнальные вольности или критика полиции в переписке. Ты теперь понимаешь, почему я так тороплюсь с конституцией? Потому что пока центр тянет окраины в прошлое, они будут пытаться отколоться. Западные области я имею в виду. С востоком, видимо, все иначе. Для них мы, видимо, впереди. На данном этапе развития.

— Россия достаточно сильна, чтобы удержать и Польшу, и Финляндию, — заметил брат.

— Да, силой. Смотри выше. Это ослабит центр и перечеркнет либеральный проект в России, потому что нельзя быть свободным, угнетая других. А значит, впереди разрушительная революция и все равно распад, только более болезненный.

— Саш, а ты можешь для меня написать свою конституцию?

— Я обещал, что папа́ будет первым читателем.

— Так он уже прочитал.

— Черновики без национального раздела.

— Так вычеркни фразу про первого читателя.

Саша хмыкнул.

— Будешь сейчас свои письма переписывать? — спросил Никса. — Я могу папа́ передать.

— Да, — кивнул Саша.

И положил перед собой пустой лист.

Обращение «Государь» отставил. Про несуществующую вину и отцовскую несправедливость, скрепя сердце, выкинул. Про свои усилия и непонимание оставил.

Про первого читателя оставил.

— Просто, когда я закончу конституцию, ты сначала передашь ее папа́, а потом уже прочитаешь, — сказал Саша.

— А как я прочитаю, если у меня ее не будет?

— Второй экземпляр напишу, не беспокойся. Только желательно, чтобы она не всплыла где-нибудь в Вольной русской типографии в славном городе Лондоне.

— Саша, я не отдавал твои записки, — жестко сказал Никса. — У меня их нашли.

— Я сказал только то, что сказал. Не выдумывай.

В пассаже про Финляндию оставил только про лишние таможенные барьеры и паспорта, про Польшу оставил. Пункты национального раздела вписал в основное письмо.

Посыпал песочком и отдал Никсе.

Они обнялись на прощанье, и за братом закрылось дверь. Было слышно, как перед ним встают гренадеры Золотой роты.

Некоторое время Саша ждал, когда к нему войдут и лишат его стула, но про творение мастера Гамбса благополучно забыли. Так что ментик перекочевал на него и больше не съезжал вниз при каждом неловком движении на кровати.

Весь следующий день Саша посвятил переписыванию конституции в трех экземплярах: для царя, для Никсы и для себя. От руки!

Выспался он лучше, может быть, потому что высказался, так что работа шла быстрее. Никаких признаков того, что его хотят вернуть домой или напротив перевести в крепость, заметно не было.

Хорошо, что не стал писать в конституцию всякую хрень, вроде преамбулы или социальных гарантий. Тут до социальных гарантий, как до неба, права бы дать. Так что документ вышел относительно кратким.

Но все равно бумага кончилась на середине второго экземпляра.

Вообще все эти пухлые конституции четвертого поколения, написанные в конце двадцатого века, честно говоря, полное дерьмо. Что только туда не вносят! В результате они устаревают за пару десятилетий и приходится их пересматривать. Конституция должна жить сотни лет, а не до следующей смены политического лидера. А для этого она должна быть тонкой. Гражданские свободы, запрет пыток, арест по суду, суд присяжных, равноправие, устройство парламента, глава государства, право вето, формы собственности, национальные автономии, если есть. И больше ничего не надо.

Саша подошел к двери и постучал в окошечко.

Открыл вчерашний седоусый гренадер.

— Илья Терентьевич, вы не могли бы мне дать бумаги для письма? — спросил Саша. — Листов хотя бы пятьдесят.

— Да, Ваше Императорское Высочество, — кивнул солдат.

С бумагой прибыл теплый, божественно пахнущий калач и кружка кваса.

И Саша подумал, а не включить ли все-таки в конституцию социальные гарантии. Ну, права — это для интеллигенции.

К вечеру он понял, что закончить второй экземпляр все равно не успеет, и принялся за сопроводительное письмо.

«Всемилостивейший государь! — начал он. — Обращаюсь к тебе так, папа́, потому что письмо практически официальное, и тема слишком серьезна.

Я уже говорил тебе, что ни одна из европейских абсолютных монархий не проживет больше 60-ти лет.

Это не потому, что сумасшествие мое ко мне вернулось из-за жестких условий заключения.

Я просто знаю это. Неважно откуда. Хоть из снов.