И все это из-за того, что я просидела всю ночь, не написав им сообщение.
Отец бросился через комнату и схватил меня за плечи, изучая мое лицо и заглядывая в глаза. — Татум. Слава Богу. — Он притянул меня в объятия, очевидно, довольный моим внешним видом.
Я коротко обняла его, затем отступила от него, потому что была почти уверена, что от меня все еще пахнет сексом, но он продолжал держать свои руки, обнимая лицо.
— Я в порядке, папа. Мы приехали поздно, поэтому я провела ночь с Лирик. — Ложь. Но я никак не могла сказать ему правду, из-за которой началась бы война.
Мышцы на его челюсти напряглись, когда он уронил руки и сделал шаг назад. Его взгляд прожигал меня насквозь, как огонь, пронизывая до самых костей. Папа никогда не смотрел на меня так, словно он был в ярости и в то же время с разбитым сердцем.
Он знал.
Но как?
Никто не говорил о том, что произошло в Палате, поэтому никто не мог сказать ему, что я ушла с Каспианом. Я оставила телефон в машине, так что приложение Life360 не выдало меня.
Life360.
Черт.
Телефон был в машине, и моя машина была у Каспиана, хотя готова поклясться, что не ездила на ней туда. Один клик, и мой отец точно знал бы, где я нахожусь.
Вот и все. Меня поймали. Вот почему полиция была здесь. Он собирался выдвинуть обвинение, секс с несовершеннолетней. Все жаркие дискуссии, которые я когда-либо слышала от отца, все обещания, которые я когда-либо слышала от него, годы обиды и вражды, все сводилось к этому моменту. Я стану орудием, из-за которого падет наша империя. И все потому, что я отдала себя врагу.
Было слишком поздно. Ложь уже была раскрыта. Теперь уже ничего нельзя было вернуть назад.
Моя мать вскочила с дивана и бросилась туда, где мы стояли. Она натянула свой мягкий желтый кардиган, обхватив себя руками. Я увидела, что она плакала. Ее глаза были красными и опухшими, и она не накрасилась, что было впервые.
Один из полицейских прошел через всю комнату и остановился в нескольких футах от нас. — Вы сказали, что провели ночь с Лирик? — Его голос был ровным, но выражение глаз говорило о том, что он что-то сдерживает.
Я кивнула. — Да, сэр. Значит, вы можете идти. Закройте заявление о пропаже человека. Меня нашли. — Посмотрела на маму, затем улыбнулась и попытался пошутить, пытаясь разрядить напряжение в комнате. — Скажи, что ты хотя бы использовала мою хорошую фотографию для оповещения о пропаже. — Это было так же неловко, как в тот раз, когда отец отправил меня в школу с телохранителем, потому что кто-то только что убил одного из его лоббистов.
Мама закрыла глаза и глубоко вдохнула.
Полицейский перевел взгляд с меня на папу. Папа моргнул и кивнул. О Боже. Вот оно.
Папа засунул руки в карманы и ухмыльнулся. Беспокойство исчезло, сменившись выражением, которого я никогда раньше не видела на его лице. Было похоже, что он бросает мне вызов. — Тебе придется постараться еще усерднее, милая.
Я оглядела комнату в поисках своего брата, Линкольна, но все, что увидела, это другого полицейского, который что-то говорил в устройство, прикрепленное к его плечу. Почему он говорил так тихо? Адреналин хлынул в мои вены, и я почувствовала слабость в ногах.
Решив оставаться сильной, я встретила взгляд отца. — О чем ты говоришь? Я ничего не пытаюсь скрыть.
Позже я придумаю оправдание насчет своего телефона, скажу, что оставила на вечеринке, а Каспиан подобрал. В конце концов, приложение отслеживало мой телефон. Оно не отслеживало меня.
— Милая, — сказала мама, обнимая меня и зарываясь лицом в мои волосы. Ее голос был тихим, когда она произнесла следующие слова. — Лирик мертва.
ГЛАВА 8
Каспиан
Лишение девственности Татум, возможно, и не входило в план, но это не означало, что я не наслаждался каждой секундой. Я старался быть нежным и осторожным, как сделали бы большинство парней, но как только погрузился в нее, тонкая нить человечности оборвалась, и монстр вырвался на свободу. Нежность была не в моей природе. И не было с тех пор, как отец впервые поднял на меня руку.
Я дал Татум представление о себе, и она приняла меня с распростертыми объятиями. Она никогда не отталкивала меня, никогда не просила меня остановиться. Она открылась для меня и позволила вести ее своим путем. Ее лицо, когда она наконец привыкала ко мне и позволяла проникать глубоко внутрь... Боже, помоги мне, этому лицу позавидовала бы Афродита. А когда она плакала... Черт. Когда она заплакала, я чуть не потерял сознание. Потом я увидел свой член в крови — ее крови и понял, что чувствуют акулы, когда улавливают запах своей добычи. Инстинкт, животный и плотский, включился, и я должен был остановить себя от того, чтобы сделать с ней то, о чем потом пожалею. Мне было недостаточно лишить ее девственности, украсть все ее первые ощущения. Я хотел развратить ее, разрушить. Хотел сделать так, чтобы она никогда не жаждала нежного и сладкого, чтобы она хотела только того разврата, который я мог дать. Мне это было нужно, как умирающему нужен воздух.
Вот почему я тащил ее задницу в гостевую комнату, как только она засыпала. Это был единственный способ уберечь ее... от меня. Я уже достаточно навредил.
Следы были на моих простынях, на моем члене и размазаны между ее кремово-белыми бедрами — по крайней мере, пока я не вытер ее. Мне нравилось это дерьмо, но ей не нужно было просыпаться и видеть это.
Чендлер взорвал телефон, прежде чем я проснулся достаточно надолго, чтобы отлить этим утром. Он позвонил, чтобы сказать, что брат Татум едет ко мне домой.
И он был в ярости.
Да пошел он.
Я мог с ним справиться, но последнее, что мне было нужно, это чтобы Линкольн Хантингтон появился и обнаружил здесь свою сестру. Между нашими семьями и так было достаточно разногласий.
— Однажды я прикажу убить этого ублюдка. Просто подожди, — иногда говорил мой отец.
Самое безумное, что я ему верил. У отца не было ни пределов, ни границ. Он уже разобрался с двумя лоббистами Хантингтона, потому что они продвигали законопроекты, которые могли повлиять на наш бизнес. То, что у большинства людей отделяет правильное от неправильного в их мозгу? В нашем генофонде этого не было. Хантингтон был бы не первым политиком, который пошел бы на дно за то, что слишком далеко зашел с Донахью, и, вероятно, не последним. Он просто был слишком глуп, чтобы понять это. Или слишком высокомерен, чтобы заботиться об этом.
Итак, я надел серые джоггеры и розовую футболку, без трусов, потому что планировал заставить Линкольна отсосать у меня, если он затеет какое-нибудь дерьмо. Это была еще одна причина, по которой Татум пора было уходить. Ей не нужно было видеть, что я сделаю с ее братом, если он явится сюда с просьбой о драке.
После того, как я отправил Чендлеру ответное сообщение с просьбой выяснить, не подсыпал ли Кайл в напиток Татум, и послать его нахуй, если подсыпал, я занес ей поднос с завтраком — в комплекте с двумя таблетками Адвила на следующее утро и небольшим напоминанием о том, кому она принадлежит. Она стояла в ванной в одной лишь моей любимой футболке. Ее волосы были в беспорядке. Ее кожа все еще была покрасневшей, а на бедрах виднелись свежие фиолетовые отпечатки моих рук. Она не выглядела испуганной или сожалеющей, как я боялся, и выглядела удовлетворенной. Татум выглядела как женщина, впервые увидевшая себя. Она выглядела чертовски красивой.
Более слабый мужчина вошел бы в ванную и взял ее снова прямо там и тогда. Я почти сделал это. Но я должен был больше заботиться о том, чтобы защитить ее от того, что должно было произойти, чем об удовлетворении своих желаний, поэтому заставил себя выйти из комнаты, а затем послал дворецкого моего отца вывести ее отсюда.
И это было хорошо, потому что она не пробыла и десяти минут, как Линкольн ворвался в дом. Я ждал его у двери, когда он появился, что дало мне место в первом ряду на этом дерьмовом шоу. Он вылез из машины, за ним последовал один из его друзей, член клуба «Бобы и шары» (в английском сленге beans/balls оба слова обозначают мужские яйца).
