Миранда вспомнила, что я как-то раз брал интервью у Кирилла Татарова, и спросила меня, есть ли у меня на заметке что-то, что я хотел бы написать о нем сейчас. Я сказал «нет». Она сказала, что они уже разместили в Интернете стандартный некролог, но ей казалось, что, воможно, стоит добавить что-то подлиннее. Я снова сказал твердое «нет», и через мгновение мы перешли к следующей теме.

Ближе к концу совещания мне был предложен другой проект. Что означало бы поездку в Париж на следующей неделе. Я вспомнил, что к тому времени Жанна и мальчики вернутся домой – а тут эта поездка! Но, подумав, согласился. Между Глазго и Парижем ежедневно выполнялось несколько прямых рейсов. Я, пожалуй, смог бы слетать в Париж только с одной ночевкой. Но тут кто-то другой вызвался написать этот материал вместо меня, некий новый автор по имени Карл Уилсон. Мы обсудили его предложение, но в конце концов все согласились, что лучше это сделаю я. У меня гора свалилась с плеч – во время совещания я отказался от многих других предложений.

Таков уж мой рабочий день… После совещания я пошел выпить с Карлом Уилсоном и двумя штатными авторами, а затем поехал на метро в Саутварк, расположенный на противоположном берегу Темзы.

К тому времени было уже слишком поздно для обратного рейса в Глазго, тем более того, что свяжет меня с островным паромом. Я по опыту знал, что при перелетах между Англией и Шотландией мой рейс всегда может быть задержан и я застряну в аэропорту. В прошлом месяце я пару раз пропустил последний паром. В последнее время, бывая в Лондоне с ночевкой, я стал спать в двухкомнатной квартире, принадлежащей управляющей компании журнала. Это был далеко не идеальный вариант, поскольку другие люди, работавшие в той или иной компании медиагруппы, могли ночевать там же, так что никаких гарантий чистых постельных принадлежностей или съестных припасов в холодильнике не было. Крохотная, довольно убогая квартирка на первом этаже дома рядом с дорогой, и большую часть ночи в старые окна проникал шум уличного движения. С каждым разом, как я туда приезжал, это место становилось все неуютнее и неприветливее. Зато оно было бесплатно.

Как оказалось, в квартире уже остановилась женщина с одного из принадлежащих компании видеоканалов, и хотя ее не было, когда я туда приехал, она уже застолбила единственную кровать. Нечто подобное происходило часто – с использованием квартиры вечно возникали какие-то накладки. Я подумал, не перебраться ли мне на ночь в отель, но затем решил остаться во избежание дополнительных расходов.

Там был диван, а в одном из шкафов я хранил спальник. Мне уже доводилось пользоваться и тем и другим раньше.

Придя в квартиру, я снова позвонил Жанне, а потом пошел поужинать. Перед тем как покинуть Бхойд, я забыл поменять часть моих евро на фунты, и потому знал, что английский банк добавит к моей кредитной карте гигантскую комиссию за конвертацию валюты.

В тот день я слишком долго был один. Слишком много разъездов, слишком много задержек, слишком много самоанализа во время совещания, а тут еще и вечер, который предстояло провести в негостеприимном месте. По идее, мне полагалось быть дома с семьей или вечерком договориться о встрече с коллегами или друзьями. Вместо этого я бесцельно бродил по лондонским улицам вокруг квартиры, ощущая себя этаким инородным телом. Многие магазины были заколочены, а в некоторых особняках и многоквартирных домах, мимо которых я проходил, имелись ворота с видеокамерами. Мимо меня медленно проехала полицейская машина: тяжелый внедорожник с противоударными щитками на основных лобовых стеклах и мощными прожекторами на крыше. На боку виднелась сделанная крупными буквами надпись «Иммиграционная консультативная служба», а также номер бесплатной горячей линии для людей, желающих сообщить о незаконных обитателях.

Повсюду были знаки, которые я понимал, но не узнавал, и в целом возникало ощущение, которое меня дезориентировало. Так случалось всегда, когда я бывал в столице, и с каждым разом становилось еще чуть хуже. Меня преследовало неприятное ощущение, что я больше не говорю на этом языке, казалось, будто я нахожусь за границей. Я был коренным лондонцем, я родился в Кентиш-Тауне, но Лондон начинал восприниматься как столица иностранного государства.

Настроение было мерзкое. Я все еще вспоминал Лил. Я хотел вернуться на свой остров у шотландского побережья, ожидая увидеть Жанну и детей, любуясь через спокойные воды залива на крутые холмы и вересковые пустоши полуострова Коуэл.

Когда я вернулся в квартиру, женщина, которая там остановилась, уже ушла в спальню и закрыла за собой дверь. Она оставила телевизор включенным, поэтому я открыл банку пива и сидел на диване, пока не начались новости.

О смерти Кирилла Татарова больше не сообщалось. Основным сюжетом шли новости из США, и то, что я услышал, внезапно начало прояснять то, что не давало мне покоя весь день.

Таков был заголовок, и репортеры уже прибыли на место. В Атлантике, примерно в ста милях от побережья Делавэра, были обнаружены останки разбившегося самолета. Обломки покоились на большой глубине. Два или три фрагмента, уже поднятых на поверхность, были идентифицированы как принадлежащие большому реактивному лайнеру. Обломков с серийными номерами пока еще обнаружено не было, и никаких надписей не было видно. Кто знает, какой марки самолет, какой авиакомпанией он эксплуатировался, был ли это гражданский самолет или военный и какой стране он мог принадлежать.

Далее в выпуске сообщались другие текущие новости, но завершил его специальный новостной репортаж с места крушения в Атлантике.

Вокруг этой находки ощущалась аура секретности и напряженности. Репортеры отмечали, что властям, вероятно, известно больше, чем те готовы признать. Обломки были обнаружены кораблем ВМС США более недели назад, и лишь после того, как у гражданской компании по бурению нефтяных скважин была реквизирована тяжелая грузоподъемная баржа, история просочилась в прессу и ее представители поспешили в район поисков. Когда же репортеры и съемочные группы, зафрахтовав множество лодок, прибыли на место, этот участок моря уже был оцеплен береговой охраной США. Более того, туда направилось несколько крупных кораблей ВМС США. Место крушения находилось в зоне регулярных трансатлантических маршрутов, и регулярные рейсы были перенаправлены севернее или южнее.

Один из репортеров, работавший на независимом кабельном канале в Бостоне, заявил на камеру, что поиски контролируют ЦРУ и Агентство национальной безопасности. Это заявление немедленно опроверг представитель Национального совета по безопасности на транспорте, органа, отвечающего за расследование всех происшествий с гражданскими самолетами в США. Разбившийся самолет, мол, был коммерческим. Между тем ни одна из крупных авиакомпаний, летавших по атлантическому маршруту, не знала о пропавшем без вести самолете, равно как не было никаких необъяснимых исчезновений в прошлом.

После смерти Лил от рук террористов у меня возник навязчивый интерес к авиакатастрофам. При малейшем подозрении причастности террористов к происшествию меня неизменно охватывал тошнотворный ужас, горе, страх, болезненное любопытство, а если факт терроризма подтверждался, то гнев и досада. Я ничего не мог с этим поделать. За себя я не боялся – я летал регулярно. Но когда кто-то, кого вы любите, погибает в угнанном самолете, любое серьезное воздушное происшествие вызывает целый комплекс чувств и эмоций.

Я прошелся по каналам в поисках других выпусков новостей, надеясь получить больше информации, но пока большая часть репортажей, которые я сумел найти, носили спекулятивный характер. Шли разговоры о попытках найти черный ящик, регистратор полетных данных, хотя для меня, как и для профессионалов в области авиастроения, было очевидно: если обломки так долго находились в морской воде на большой глубине, как то предполагалось, то данных, поддающихся расшифровке, там не останется.