Новый барский дом, «уменьшенная копия шмаковского»[52], построен в палладианском стиле, введенном в моду шотландским архитектором Чарлзом Камероном при Екатерине II. Это строгий, лаконичный двухэтажный особняк с флигелями, высокими колоннами, парадным крыльцом, треугольным фронтоном и балконом. С балкона, который мы сегодня назвали бы террасой, открывался вид на реку Десну. В озере, сделанном специально по расчетам архитектора, можно было любоваться отражением фасада дворянского дома.

После войны 1812 года в интерьере усадьбы (и в том числе в гардеробе дворян) утвердилась новая мода – ампир. Центральную залу украшали мебель с изогнутыми ножками, огромная роскошная люстра, шкафы из красного дерева и карельской березы, столовое серебро. Парадный сервиз Глинок, сохранившийся до наших дней, украшен модным растительным орнаментом, видами природы, морской тематикой[53]. Потолки были расписаны известными московскими мастерами. На первом этаже насчитывалось 17 комнат (с парадной залой) и восемь помещений на втором, где располагались просторные детские спальни, игровые и учебные комнаты[54]. Парадные комнаты украшались бархатными обоями, купленными в Петербурге. Убранство комнат завершалось зеркалами, каминными часами из Австрии, вазами и картинами, которых насчитывалось в доме около тридцати, в том числе фамильные портреты[55].

Сохранился семейный портрет Глинок того времени: Евгения Андреевна сидит рядом с юными Михаилом и Пелагеей[56]. Она одета в свободное белое платье из легкой ткани с завышенной талией.

Перед домом была разбита огромная клумба с розами всевозможных сортов и окрасок, что было страстью Ивана Николаевича. Он выписывал саженцы, семена и луковицы цветов и редких растений из Риги, Петербурга и из-за границы.

Декоративный сад в Новоспасском простирался на расстояние более шести километров. Называемый в семье «английским», он отражал модную в то время тенденцию – вместе с французским регулярным парком организовывать цветочные пространства, еще называемые пейзажными. Росли многолетние и однолетние цветы, газоны, пролагались гравийные изогнутые тропинки. Кустарники соседствовали с цветами и живыми изгородями.

Не меньшее пространство занимал фруктовый сад, за которым следила Евгения Андреевна. В оранжереях и теплицах, обустройством которых увлекались многие русские дворяне, росли всевозможные фрукты – персики, величина которых доходила до размера кулака, виноград, груши, лимоны, даже ананасы.

На озере был устроен остров с беседкой, куда было можно попасть на ручном пароме. В беседке часто готовились сюрпризы: угощали мороженым, ананасами и виноградом. Катание на лодках сопровождалось музыкой домашнего ансамбля.

Евгения Андреевна занималась хозяйством и приемами гостей. Иван Николаевич, как человек уважаемый, ведущий дела в округе и Петербурге, устраивал вечера. После бала и застолья гости проходили в бильярдную. Велись разговоры о делах, политике и финансах. В карты почти не играли, предпочитая бильярд. В диванной дамы собирались для разговоров и чаепития.

Жизнь в Новоспасском кипела: приезжали родственники и знакомые, постоянно проживали те, кто попал в трудные обстоятельства. Для дворян того времени было делом чести обеспечивать кровом нуждающихся, либо брать на воспитание их детей. У них жили родные сестра и брат отца – вдова Мария Николаевна Зелепуга, потерявшая состояние, и полковник Лука Николаевич, одинокий отставной полковник, а также девушки-сироты Александра Потресова (в замужестве Киприянова, дочь Татьяны Николаевны Потресовой, другой сестры отца), Софья и Екатерина Воеводские.

Около 1811 года родители приютили обедневшую дворянку, вдову землемера Ирину Федоровну Мешкову, ставшую няней детей, проживавших в Новоспасском. Родители говорили, что это «женщина простая и чрезвычайно добрая», что заключало в себе их идеал человека. Она жила с дочерью Катей, которая воспитывалась вместе с родными детьми Глинок[57].

По-видимому, отношения Миши с няней были довольно доверительными. Ирина Федоровна обучала его житейским премудростям, в том числе искусству флирта. Много позже Михаил Иванович писал сестре: «Несмотря на все объяснения покойной няни нашей, доброй Ирины Федоровны, не выучился я плодить… материю»[58]. Глинка писал не только об умении получать материальные выгоды, но и намекал на отсутствие детей (по крайней мере официальных)[59].

Пятилетнего Мишу после смерти бабушки перевели в детскую, а позже отвели на втором этаже две отдельные комнаты. Он попадает в новую среду. В своих детях Глинки воспитывали эмоциональность и чувствительность, главные добродетели жизни, по их мнению.

Противоположности наполняли мир мальчика: утонченные искусства соседствовали с необразованными крестьянами и фольклором. Обучение хорошим манерам сочеталось с деревенской свободой. Дядя Афанасий и его брат Иван (1777–1857), ставшие близкими для семьи Глинок, увлекли новым хобби – разведением птиц, таким же модным тогда среди русской аристократии, как сегодня содержание комнатных собачек экзотических пород. Интеллектуалы, восхищаясь пернатыми, сравнивали их пение со свободным искусством. Как писал один из талантливых поэтов 1820-х годов Дмитрий Веневитинов в философском стихотворении «Я чувствую, во мне горит…»:

Птицам обустроили вольер в одной из Мишиных комнат. Он садился напротив них в кресле и слушал трели. Позже, юношей, он брал в руки скрипку и подыгрывал им. Это хобби сопровождало Глинку на протяжении всей жизни – снимая квартиры в Петербурге и за границей, он часто отгораживал сеткой пространство, где расставлялись коряги, кадки с деревьями и заселялись пернатые жители. По-видимому, птицы выполняли функцию арт-терапии. Звуки природы и сегодня широко используются для успокоения и обретения внутренней гармонии.

Содержание имения и постоянно растущая семья требовали от Ивана Николаевича увеличения доходов, чем он и занимался с большим энтузиазмом. Он обладал способностями к ведению дел, или, по сегодняшней терминологии, к бизнесу. Он чувствовал свою выгоду, отличался честностью, порядочностью и настойчивостью в отстаивании собственных прав. Последнее качество было особенно ценным, так как способы обогащения среди помещиков часто строились на клевете и обмане. Иван Николаевич со временем хорошо зарекомендовал себя в Петербурге и находил там богатых партнеров. Он получал прибыль от инвестирования средств в выгодные предприятия, не боялся брать в долг, закладывать имения, объединяться с компаньонами для получения первоначального капитала. И всякий раз он возвращал одолженные деньги и оставался в выигрыше.

Воспоминания об Иване Глинке опубликовал его друг, земляк и помощник в юридических делах Андрей Андреевич Ивановский (1791–1848). Чиновник, литератор, один из тех, кто спас от уничтожения дела декабристов и хлопотал об освобождении арестованного Александра Грибоедова, писал о нем: «…с живым, приветливым и откровенным характером, он соединял верный и образованный ум, неутомимую деятельность и строгие правила чести. Неизменно был нежнейшим семьянином, лучшим другом и полезнейшим гражданином. Везде, где требовались жертвы для общей и частной пользы, он всегда являлся в главе человечества. С редким умением отыскивал он безвестные таланты и со всею заботливостию, самым лестным образом поощрял их и давал им ход», «он умел радовать и возвышать все его окружавшее, все, до чего ни касался». Ивановский называл Новоспасское образцовым имением, даже превосходящим по роскоши Петербургские дачи – «верх совершенства, очарование, рай земной»[60].