Как раз такое заседание и было собрано буквально на следующий день после скандала с арестом большинства членов опекунского комитета ОЗК.

Против обыкновения председательствовать на нем вызвался сам государь, обычно уклонявшийся от этих обязанностей и передававший молоток спикера бывшему главе совета министров, гроссу, восьмидесятилетнему Петру Аркадьевичу Столыпину или еще кому-нибудь из наиболее авторитетных членов сената.

Заранее оповещенные о таком экстраординарном событии на заседании сочли необходимым присутствовать не только все находившиеся в столице полноправные члены Совета, но многие одаренные рангом поменьше, толпившиеся в коридорах и на галерке.

— Его величество император всероссийский! — громко провозгласил Столыпин, после чего трижды ударил молотком по трибуне и уступил место царю.

Того, как и положено, встретили бурными и продолжительными аплодисментами, гадая каждый про себя, что, собственно, случилось?

— Уважаемое собрание, — без лишних экивоков начал монарх. — Я собрал вас всех, чтобы сообщить весьма важную и, я уверен, приятную новость. Мой сын цесаревич Николай наконец-то обрел Дар!

Закончив свой короткий спич, царь впился глазами в лица сенаторов и без труда прочел в них целую гамму чувств: от растерянности до недоверия и плохо завуалированной злобы.

— Но это невозможно! — выкрикнул кто-то из зевак, но тут же заткнулся, очевидно, сообразив, что поставил под сомнение слова своего императора.

— Чтобы не быть голословным, — сделал вид, что не обратил внимания на дерзость, продолжил Александр, — я предоставляю слово академику Марцевой. Прошу вас, Лидия Михайловна!

— Благодарю, ваше величество, — отозвалась глава клана медиков и поднялась со своего места.

— Дамы и господа, — начала она, — подтверждаю, что я и другие специалисты нашего центра обследовали цесаревича после его возвращения с Дальнего Востока и после непродолжительного консилиума пришли к общему мнению, что его императорское высочество Николай Александрович овладел Силой и способность выходить в энергосферу!

— Но как это возможно?!

— А в чем дело, коллеги? — едва заметно пожала плечами ректор Академии Одаренных, — подобные прецеденты хоть и редко, но случаются.

— А насколько велики способности его высочества? — проскрипел глава придворных князь Голицын, с ненавистью взирая на Марцеву, и не подумавшую предупредить остальных членов Совета о столь чрезвычайном происшествии.

— Об этом судить еще рано, — проявила дипломатию Лидия Михайловна, — но уже вполне очевидно, что потенциал достаточно велик и при должных усилиях может развиться еще больше.

«Да скажи ты прямо, старая сука, станет он гроссом или нет!» — читалось в глазах сенаторов, но ответа от нее так и не последовало.

— Впрочем, в последнем все присутствующие могут и сами во всем убедиться, — ухмыльнулся Александр III, после чего по его сигналу в зал заседаний Таврического дворца вошел цесаревич.

Это было далеко не первое его появление на официальных мероприятиях, но теперь перед сенаторами стоял не робкий и послушный мальчик, а крепкий и уверенный в себе молодой человек, в ауре которого ясно читался красный цвет военного, голубые отблески пилота и, что было особенно неприятно для некоторых сенаторов, оттенки зеленого, присущие политикам.

— Твою ж маман! — с глубоким французским прононсом выразил всеобщие чувства Голицын, после чего уже спохватился и добавил. — Радость-то какая!

Царь оглядел собравшуюся публику с видом победителя. Сегодня он был необычайно сосредоточен и одновременно весел.

— Итак, несмотря и вопреки злой воле врагов царской семьи, чьи действия едва не нанесли непоправимый ущерб империи, мой наследник стал сильным одаренным и отныне соединяет в себе все достоинства и возможности, необходимые для того, чтобы со временем заменить меня на престоле всероссийском.

В ознаменование этого радостного события мы повелеваем наделить цесаревича Николая Александровича Романова наместничеством в Желтороссии и на Дальнем Востоке. Для этого будет создана отдельная его высочества канцелярия и министерство по делам Желтороссии. Возглавит эти учреждения… впрочем, об этом я сообщу позже!

Последний посыл собравшиеся поняли совершенно верно. Министерство и отдельная канцелярия — это не просто органы власти, но еще и присутственные места, должности, оклады, прогоны и прочие приятные всякому бюрократу мелочи.

И самые вкусные куски достанутся тем, кто не просто поспешит выразить верноподданнический восторг и бурную радость, но и окажет государству существенные услуги. Например, сдаст всех причастных к заговору, о существовании которого совершенно недвусмысленно высказался император.

— Ваше величество, — спохватился Столыпин, как только всеобщий восторг немного приутих. — У нас было еще одно дело…

— Ну что там? — без особой приязни посмотрел на него царь, явно желавший закончить на столь мажорной ноте.

— Э… ходят слухи, что некоторые наши коллеги отчего-то задержаны жандармами…

— Господин Поляков обвиняется в государственной измене! — отрезал Александр.

— А великий князь Николай Михайлович?

— Заболел! И хватит об этом. Есть еще один важный повод, ради которого я собрал сегодня вас всех, дамы и господа.

Император оглядел мгновенно затихший зал и громко произнес.

— Мартемьян Андреевич Колычев, сенатор, гросс и капитан-рейдер собственной частной эскадры, встаньте и выйдите сюда!

— Это вас! — едва не подпрыгнул сидевший рядом с работодателем Шпекин.

— Я знаю, — одним уголками губ улыбнулся Март, ощутив, как на нем скрестились взгляды всех присутствующих.

В одних читалось любопытство, в других враждебность, в третьих просто зависть. Впрочем, были и другие. Сикорский и Колчак смотрели с явным одобрением, а сидевшая рядом с дедом Александра — с любовью.

«Горжусь тобой», — послала она ему мыслеобраз.

— За беспримерные подвиги и величайшие услуги, оказанные короне и государству Российскому, — провозгласил Александр, — жалую вас орденами Святого апостола Андрея Первозванного и Святого великомученика Георгия Победоносца Четвертой степени. Ура кавалеру Колычеву!

Проигнорировать предложение императора никто не решился, и над сводами зала еще долго громыхало дружное ура.