— Просто! Отдать! — с нажимом говорю я, — Вы же это ищете? Забирайте и валите нахер!

— Брось его нам! — хватает напарника за плечо Конвикская, не отпускающая руку пионера, которому, определенно, очень холодно ходить по замороженной слизи. Вася не удерживает равновесие, но девушка легко держит его на весу.

— Не могу, — отвечаю я, — Оно в липкой слизи! Смотрите! Только не стреляйте!

Я медленно и осторожно прижимаю слизневой сверток к стене, а затем, слегка нажимая, протаскиваю по ней. Кокон держится, не покидая ладонь.

— Ты можешь заморозить его и разломить, — предлагаю я девушке, — Не знал, что это такое, решил обезопасить. Услышал вашу возню, понял, что вам оно надо. Забирайте и валите нахер!

— Я ему не верю! — цедит Лазутин, не спуская с меня взгляда.

— Да хоть обосрись, — неспешно поворачиваюсь голый я вокруг своей оси, — Чем я вам, энергетикам е*аным, наврежу?

Почти минуту молчим, меряя друг друга взглядами. Первой не выдерживает Оксана, она вздрагивает, дергается, её глаза испуганно округляются.

— Он нас заразил! — вскрикивает она, — Страхами!!

— Сами виноваты, — парирую я, не позволяя Лазутину среагировать, — Должны были знать, что эта способность пассивная. Так что делать будем? Я готов просто отдать вам эту… херню.

— Я возьму, — шипит «солдатик» напарнице, — Ты стой.

— Ты дурак? — кривится та, — Её охладить надо и разломить. Чем ты охладишь?

— Тогда вместе, — тут же переобувается предатель номер один, — Я с него глаз не сведу. Виктор! Иди сюда!

Мы сближаемся очень медленно, я с правой рукой, вытянутой вперед, и двое солдат «Стигмы», ведущих с собой ребенка, от которого, вполне возможно, зависит будущее всего человечества. Парень не сводит с меня своего невероятно опасного взгляда, а вот Оксана уже сосредоточена больше на коконе и на детской руке, которую она крепко сжимает.

— Просто охлади, — говорю я расслабленно, — Только меня не обморозь.

И она охлаждает, очень аккуратно. Лазутин не сводит с меня ненавидящего взгляда, он прищурен, собран, готов реагировать. Только человек всегда остается человеком. Легкий хруст замерзшей слизи, разломанный пополам кокон и пораженный выдох Конвикской заставляют его буквально на долю секунды стрельнуть зрачками вниз, на интересующий субъект. Мне большего и не нужно. Лишь этот краткий промежуток времени, за который я успеваю сделать нечто, совершенно не укладывающееся в забитые до безусловного автоматизма солдатские рефлексы.

Я легонько, почти играючи лягаю правой ногой, попадая Васе в грудь и отшвыривая ребенка к стене… и почти в это же время из моей груди бьют две толстые белые молнии, буквально взрывающие грудные клетки и лица предателей!

Два тренированных тела, только что бывших полными силы, навыков и решимости, теперь похожи на две вскрытые и обугленные бараньи туши, вышвырнутые на свалку поваром ротозеем. Бесславная кончина бесславных агентов бесславной организации.

Тихий стон испытывающего боль ребенка, лежащего у стены, заставляет призрака покинуть мое тело и устремиться к Колунову. Он жив, а через несколько секунд будет здоров. Иду за Окалиной-младшей, поднимаю всхлипывающего пацана и несу назад, неубедительно бормоча, что всё теперь позади. Это на самом деле — чистая правда, только вот объёмы этого «всего» мы узнаем позже.

Сперва мы запираемся и сторожим Васю, отпаивая его чаем. Через полчаса я найду в себе моральные силы, чтобы встать и выдрать дверь в спальню старой китаянки. Оба запертых выйдут оттуда, одарив меня каждый по-своему — Цао Сюин смачной пощечиной, а Салиновский — ударом в челюсть. Отнесусь к этому без особых эмоций, лишь мрачно подчеркну, что из комнаты не выйдет никто.

Мы просидим в тишине, почти молча, в течение четырех с половиной часов. Потом к «Жасминной тени» прибудут те, кто может снять блокировку. Они будут носить не застёгнутый китель, сигарету в зубах и усталость на лице. А еще они заберут меня с собой, почти сразу. Но я всё-таки успею узнать о том, что было обнаружено на самом нижнем уровне общежития.

Трупы, обугленными фрагментами. Именно такие и должны оставаться после воздействия на тело чрезвычайно мощной энергетической способности в виде двух очень толстых лучей. Опытные военные сразу определят, что сначала «солдатики» сцепились с остатками «розовых», без проблем их перебив, а затем им, сгрудившимся у лифта, ударил отступивший и спустившийся вниз Лазутин. Видимо, решил, что это проще, чем отвечать на вопросы о том, что стало с теми, кто поехал с ним наверх.

Выжили те, кто был со мной. Выжила Викусик со своим четырехметровым соседом. Выжили «феечки», выжил Вадим и трехцветная пашина кошка…

И больше никто. Ивана Золина, запертого мной в отдельной камере, нашли мертвым. Он раскусил капсулу с ядом.

Победа? Ведь все важные и нужные люди сохранены? Все материальные ценности? Весь прогресс?

Херня собачья. А что насчет души?

Я еду на заднем сиденье машины, прислонив голову к стеклу. К губе прилипла погасшая сигарета. Взгляд застыл на уровне груди мрачной как туча Окалины Неллы Аркадьевны, напряженно сидящей напротив меня. На всё плевать.

Это не победа, а просто… выживание.

— Каждый звук, каждый вздох, каждое движение, понял? — блондинка нависала над почти двухметровым мной незыблемой скалой, полной угрозы, — Ты должен запомнить всё, совершенно всё. Другого шанса не будет.

— Вы поэтому так быстро приехали к нам, да? — задрав голову, я безмятежно посмотрел в темно-синие глаза майора, — За мной? Потому что…

— Потом, Изотов, — осунулась валькирия, — Всё потом. Иди. Это дело государственной важности.

— У меня дома полно мертвых детей, — отвернулся я, — На кладбище им объясните про государственную важность. Только постучите сначала. В закрытые гробы.

В спину мне тяжело промолчали. Я знал, что Окалина лишь часть системы, причем часть, которая, рискуя вместе со мной, хочет изменить эту систему. Не разрушить, не сломать, не переделать, но дополнить и расширить так, чтобы та начала работать. Но промолчать после всего, что случилось за последние сутки? Это было выше моих сил. Пока где-то там на Коморской умирали паникующие подростки, взрослые дяди и тети, отговариваясь ну очень важными делами, ловили других дядь и теть. И, надо же, поймали! Ура! Все жертвы оправданы!

Зайдя в камеру, я сразу почувствовал неестественное давление на барабанные перепонки. Малоприятно, но абсолютно безвредно для живых. Поле просто позволяет контролировать колебания, а заодно служит сенсорной зоной для того, кто лежит на койке, отделенный от меня толстенным бронестеклом. Само поле могло еще одну вещь, из-за чего любые средства снятия информации оказывались абсолютно бесполезны. Оно могло проецировать нужный пользователю звук прямиком на внутреннее ухо.